Анализ суицида под углом зрения взаимоотношения человека

Все перечисленные выше социальные факторы (некоторые из них, безусловно, спорны в своей аксиологической части) составляют далеко не полный список сопутствующих суициду общественных условий. Однако так же, как факторы историко-культурного ряда и константные суицидологические показатели, они мало что дают в раскрытии истинных причин такого явления, как сознательное самоубийство.

Сознательный суицид преимущественно асоциален (чем менее интегрирована личность, тем более подвержена она суицидальным настроениям), глубоко эгоцентричен (статистика показывает значительное преобладание "эгоистического" самоубийства над

"альтруистическим"), обусловлен рядом не только внешних условий, но и скрытых от посторонних глаз внутренних индивидуальных причин. За дебрями всевозможной статистики часто упускается главное — личностный, неповторимый характер всякого сознательного сведения счетов с жизнью.

Человек, обладающий свободой "от" принятия самостоятельно решений, реже подвергает себя риску самоубийства. В каком-то смысле господин чаще кончает с собой, чем раб на протяжении всей человеческой истории; богатый чаще сводит счеты с жизнью, чем бедный; склонный к рефлексии интеллектуал чаще подвержен суицидальным настроениям, чем простой рабочий. Степень социализации человека проявляет себя не в пользу самоубийцы. Однако подлинная индивидуальная свобода оказывается важнее для человечества, чем рабство в любых его исторических формах, ибо именно борьба за свободу личности в обществе часто оплачивается кровью героев. Например, замечено, что в ЮАР самоубийства среди белых во много раз превышают число самоубийств среди менее благополучного черного населения. В США свыше 70% суицида происходит в среде белых, а не черных, что указывает на превышение в

2 раза самоубийств среди белого населения Америки по сравнению с менее обеспеченным социальными правами негритянским населением.

Однако в среде черных более распространены различные формы агрессии, тогда как агрессия белого человека направлена против себя самого. Ни для кого сегодня не секрет, что самоубийства в среде интеллектуалов во всем мире не редкость. В нашей стране, например, Академгородок время от времени потрясает весть о самоубийстве, там существует телефон доверия и в определенные дни принимает психотерапевт.

Известный американский философ и психолог У. Джемс называл суицид

"болезнью развитого интеллекта", а русский писатель Ф.М. Достоевский раскрывал природу именно "умного самоубийства" как наиболее опасной его формы. К их перекликающимся исследованиям этого феномена стоит обратиться.

У. Джемс (1842—1910) — выдающийся американский психолог, создатель совместно с Ч. Пирсом прагматической концепции в философии, по- настоящему "болел" проблемой "интеллектуальной taedium vitae".

Краткий обзор его идей по данной проблеме состоит в следующем: существуют два основных типа темпераментов человека в зависимости от отношения к наличному злу в мире, а именно: "однажды рожденные" — оптимисты и "дважды рожденные" — пессимисты. Преодоление разбалансированности психики, внешнее проявление которой практически незаметно, а внутреннее в форме пессимизма проявляет себя как раздвоенность сознания на "Я" реальное и идеальное, возможно через сознательно подготавливаемый суицид, либо через обретение "вершины сознания" (т.е. через руководящую всем поведением человека идею, истоки которой лежат за пределами рационального, она есть ВЕРА в кого- то или во что-то как основной ограничитель абсолютной внутренней свободы). На этом моменте обретения веры на путях полной индивидуальной свободы внутри нашего "Я" Джемс заострял свое внимание и выстраивал целую концепцию индивидуальных оснований религии, или

"многообразия религиозного опыта".

Ф.М. Достоевский, будучи не только гениальным психологом по своим природным наклонностям, но и сыном врача по своему социальному происхождению, серьезно интересовался вопросами психиатрии, в частности, наблюдая за газетными публикациями фактов самоубийства. Он активно отстаивал позицию, что гораздо чаще, чем это видится современным врачам, самонасилие может явиться результатом не сумасшествия, а определенного характера мировоззрения. В "Дневнике писателя" Достоевский предпринял попытку восстановить логику рассуждений "умного самоубийцы", назвав свою литературную миниатюру

"Приговор", он облек ее в форму предсмертной записки. Логика

"приговаривающего" самого себя к смерти строится на двух основных понятиях: на несвободе рождения и на свободе выбора смерти.

Несчастный признается, что именно сознание обнаруживает перед ним конечность индивидуального бытия, "грозящий завтра нуль", который не уничтожает даже возможное достижение всеобщей человеческой гармонии.

В несоответствии себя миру он приходит к самоубийственному выводу: "В моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдания, — вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого"9.

По существу, и Достоевскому и Джемсу удалось определить парадигму

"несчастного сознания" самоубийцы-интеллектуала, заключенную в двух основных несоответствиях человека и мира: 1) тоска по гармоничному устройству мира, по тому, что "за пределами природы" существует дух, и полная невозможность доказать наличие разумного начала вне человека; 2) тоска о Боге, как о всемогущей личности при невозможности доказать его бытие.

Джемс подчеркивал, что для интеллектуала такого рода "запрос" подобен "религиозной болезни" разума, когда на "нормальный религиозный вопрос" невозможно получить столь же нормальный ответ.

Достоевский, в отличие от Джемса, считал, что не всякая вера обладает для гетерогенного сознания спасительной силой, а только безусловная вера в бессмертие души.

Недавно "Независимая газета" опубликовала статью Н. Покровского

"Прощай интеллигенция!", в которой автор попытался классифицировать направление ума и поведение русско-советской интеллигенции на протяжении двух последних веков. Несмотря на интересные замечания и некоторые убедительные выводы, Покровский как будто забыл о том, что отнюдь не только нравственные или политические вопросы составляли стержень духовных метаний нашего интеллигента, ибо, как справедливо отмечал Достоевский, социализм есть не только и не столько рабочий вопрос, сколько вопрос "современного воплощения атеизма, вопрос

Вавилонской башни".

Поиски решения.

Суицид - это комплексное поведение. Факторы риска [для суицида] комбинаторны.
Научные исследования показали, что почти все люди из тех, кто убивал себя, имеют предсказуемые в плане диагностики психические расстройства или какие- либо иные существенные отклонения от нормы; большинство имело более, чем одно отклонение.

Базовые исследования указывают на повышение риска при тех изменениях, которые происходят в нервной системе человека при увеличении серотонина.
Эти изменения обнаружены у пациентов в состоянии депрессии, у тех, кто пытался покончить собой, у тех, у кого наблюдаются преобладание аффективного (импульсивного) поведения, а также в мозгу самоубийц после смерти.

Неблагоприятные жизненные обстоятельства в определенном сочетании с другими факторами риска такими, например, как психические расстройства, расстройства центральной нервной системы, импульсивность в поведении и т.д. могут привести к суициду. Однако самоубийство отнюдь не является нормальным ответом на стрессовые состояния организма для большинства людей. Множество людей, несмотря на один и более влияющих на них факторов риска, собой, тем не менее, не кончают.

Знакомство с проблемой.

Каждый человек хотя бы раз в жизни бывает искушаем свободой выбора смерти.

Поиск «моральных каникул» имеет оборотную сторону - донжуановское пресыщение жизнью. Тело как «большой разум» приходится обманывать в его стремлении во что бы то ни стало жить и безжалостно расправляться с ним через обретение абсолютной свободы в смерти.

Этот страшный путь сознательного суицида очевиден и безжалостен в наготе своей экзистенциальности; он имеет множество реальных и литературных сюжетов своего воплощения от гетевского Вертера до лондоновского

Мартина

Идена, от самоубийц произведений Достоевского до судеб

Есенина,

Маяковского, Марины Цветаевой и Фадеева. Всякий пишущий о самоубийстве осознает свою личную причастность к борьбе двух «Я», вариативно выражающейся в столкновении реальности с идеалом, бессмысленности обьекта со смысловой структурой субъекта, соматической временности с когнитивной вечностью, волевой безудержности с ограничительной силой поступка.

Всякий, заявляющий своеволие в сознательном суициде, хотя бы на «дне» своей спрятанной рассудочности осознает мелкость, наивность и театральность собственных притязаний на функции бога. Поздно раскаиваться, когда дело сделано, конечно, лучше проиграть суицидальный сюжет на словах, освободиться от «сна разума», породившего чудовищ, залив кровью лишь страницы романа или экран кинематографа, однако «спасшийся» благодаря своему Вертеру Гете или благодаря свои несчастным самоубийцам

Достоевский являют собой слабый аргумент «за», когда существует загадка ухода из жизни

Дж.Лондона, Вл.Маяковского и многих других.

Что-то постоянно не связывается, обрывается в наших попытках если не объяснить, то хотя бы рационально описать акт сознательного самонасилия.

Даже гениальная полифония романов Достоевского, работа на грани между психиатрией и философией У.Джемса, В.Бехтерева, Р.Лэнга не дают исчерпывающих ответов на поставленный ребром вопрос: в чем основная причина преобладания сознательного суицида над аффектом (80% против 20%), почему неизменно вместе с ростом численности народонаселения планеты происходит рост сознательного суицида в среде наиболее перспективной в эволюционном отношении ?!

Интеллектуальная tedium vitae как и гамлетовский вопрос «быть или не быть»

- отражение одного и того же трагического разлада между человеком и миром.

Человек спасаем исключительно только ВЕРОЙ - основным ограничителем внутренней абсолютной свободы, однако спасение не тождественно сохранению челолвеческого в человеке, плата за спасение - это качество обретенной веры, ибо и «бесы веруют и трепещат», а клинок Гамлета, направленный

«по назначению» лишь на недолгое время продлевает жизнь самому герою.

Вопрос стоит определенно: как человеку устроиться на земле, чтобы жить долго и счастливо, ибо, как правило, большинство людей не исчерпывает ни своих телесных, ни, тем более, - душевных потенциалов. Современному человечеству также далеко до положения: старость склоняет к смерти и покою - как и в начале завершающегося в наши дни столетия, когда И.И.Мечников в

«Этюдах оптимизма» провозглашал принцип «разумного эгоизма»: «человек помоги себе сам!» - и оценивал старость как необходимость полного исчерпания всех человеческих ресурсов и проистекающего из этого сознательного желания смерти.

Существует две кардинально противоположных позиции по проблеме качества веры, спасающей от суицида:

а) спасение от самоубийства любой ценой, т.е. через обретение любой веры, придающей смысловую оцеленность индивидуальному существованию, будь эта вера в обретение научной истинности или вождя, в авторитет или хоть в самого «врага человеков»; б) спасение лежит на путях обретения «живой веры» в индивидуальное бессмертие человеческой души так, как это представлено в христианстве, отталкивающемся от самоценности индивидуальности и решающем проблемы прежде всего уникальности индивидуальности (вспомним мысли ап.Павла о воскрешении мертвых во плоти, т.е. в форме индивидуальности).

Семейные факторы риска, наблюдаемые в относительно неблагополучных семьях, ассоциируемые с суицидом.

1. В семье исторически наблюдаются нарушения психического или невротического характера;
2. в истории семьи зафиксирован суицид;
3. семья имеет склонность к насилию, включая эмоциональные, психические или сексуальные злоупотребления;
4. ранее наблюдались попытки покончить собой;
5. в доме хранится огнестрельное оружие;
6. в семье есть заключенные;
7. разоблачение суицидального поведения других, включая членов семьи, ровесников, и/или через посредство новостей или художественных историй.

Уровни субъективно-личностного восприятия и переживания

"невидимого" стресса.

Психологические аспекты переживания травматического стресса и его последствия изучаются, как правило, в контексте общих проблем деятельности человека в экстремальных условиях, исследований адаптационных возможностей человека и его стресс-толерантности. Результаты подобных исследований как бы фокусируют социальные, природные, технологические, индивидуально-психологические, экологические и медицинские аспекты существования человека в современном мире [13].

История исследований в этой области насчитывает несколько десятилетий, однако их интенсивность особенно возросла в связи с проблемами адаптации американских ветеранов войны во Вьетнаме.

Результаты многочисленных исследований показали, что состояние, развивающееся под воздействием психологического травматического стресса, не попадало ни в одну из имеющихся в клинической практике классификаций.

Последствия травмы могли проявиться внезапно, через продолжительное время, на фоне общего внешнего благополучия человека, и со временем ухудшение состояния становилось все более отчетливо выраженным. Было описано множество разнообразных симптомов подобного изменения состояния, однако долгое время не было разработано четких критериев его диагностики.

Также не существовало единого названия для его обозначения [3, c. 14-29; 13].

Только к 1980 году было накоплено и проанализировано достаточное для обобщения количество информации, полученной в ходе экспериментальных исследований. Комплекс симптомов, наблюдавшихся у тех, кто пережил травматический стресс, получил название "посттравматическое стрессовое расстройство"- PTSD (Posttraumatic Stress Disorder) Критерии диагностики этого расстройства были включены в американский национальный иагностический психиатрический стандарт (Diagnostical and Statistical Mannual of

Mental

Disorders) и сохраняются в нем до сих пор [7; 8]. С 1994 года эти критерии включены и в европейский диагностический стандарт МКБ-10 [1].

Основные симптомы PTSD объединяются в три критериальные группы:

1. Навязчивые переживания травмировавшего события (иллюзии, бред, ночные кошмары);

2. Стремление к избеганию любых событий и переживаний, ассоциирующихся с травмировавшими событиями, развитие отстраненности, отчужденности от реальной жизни;

3. Высокий и возрастающий уровень эмоционального возбуждения, проявляющийся в комплексе гипертрофированных психофизиологических реакций.

Кроме того, для постановки диагноза обязательным условием является наличие в анамнезе пациента тяжелого травматического события.

Длительность проявления каждого из вышеперечисленных симптомов должна быть не менее месяца с момента их первичного появления [7; 8].

В психологии достаточно хорошо изучены последствия воздействия на человека таких травматических событий, как боевые действия, различного рода промышленные и природные катастрофы (пожары, наводнения, землетрясения).

Накоплен также богатый материал по изучению жертв различных форм насилия над личностью [3]. Все эти виды психической травмы имеют сходную этиологию

- все они основаны на воздействии так называемого "острого" стресса, имеющего событийную природу.

Вместе с тем практически отсутствуют исследования, посвященные изучению проблем, с которыми сталкиваются люди, пережившие воздействие одного из "невидимых" стрессоров (угроза радиационного, химического, бактериологического и других подобных поражений) [10, с. 1632-1642].

Такие стрессоры не вносят видимых изменений в окружающую среду, поэтому восприятие и оценка возможных неблагоприятных последствий воздействия стрессогенных факторов базируются, с одной стороны, на рациональном знании об их наличии и, с другой стороны, на неосознаваемом или лишь частично осознаваемом эмоциональном переживании страха по поводу влияния этих факторов на жизнь и здоровье человека.

В данном случае речь идет об изучении психологических последствий переживания стресса угрозы радиационного поражения участниками ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. До сих пор, в частности, не был экспериментально изучен вопрос о том, какова вероятность того, что пребывание этой категории лиц (ликвидаторов) в зоне аварии могло быть травмирующим их психику событием и в дальнейшем привести к развитию у части из них посттравматического стрессового расстройства - PTSD. После

Чернобыльской катастрофы, в ликвидации последствий которой приняло участие от 200 до 750 тыс. человек, необходимость исследований последствий переживания РО стала особенно очевидной [2, c. 15-29; 6, c. 39; 9, c.

100-115].

Целью данного исследования являлось изучение субъективных особенностей восприятия угрозы радиационной опасности и выявление неблагоприятных эмоционально-личностных изменений у лиц, переживших радиационный стресс.

В исследовании принимали участие мужчины 25-50 лет (n = 71), участвовавшие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС ("ликвидаторы"), не страдавшие лучевой болезнью и органическими поражениями головного мозга.

Исследование проводилось с применением отработанного на материале изучения ветеранов войны во Вьетнаме и адаптированного к целям этой работы комплекса русскоязычных версий клинико-психологических [4, c. 67-77] и психодиагностических [11, c. 329-335] методов, в который были включены следующие методики:

- Миннесотский многофакторный личностный опросник MMPI;

- структурированное клиническое интервью СКИД;

- опросник депрессивности Бэка, опросник SCL-90-R Дерогатиса;

- Миссисипская шкала для оценки посттравматических личностных нарушений;

- шкала оценки влияния травматического события IOES;

- опросник для оценки личностной и ситуативной тревожности

Спилбергера-Ханина .

Кроме того, использовался специально разработанный опросник ВРО для оценки восприятия радиационной опасности [5, c. 27-40].

Одним из основных результатов исследования являлось установление того факта, что у 14 ликвидаторов из 71 обследованных (19,7%) к моменту обследования был диагностирован PTSD-синдром. 16 человек (22,53%) составили

"группу риска", то есть у них симптоматика PTSD по всем критериям была представлена почти полностью. Полное отсутствие симптомов PTSD или наличие единичных симптомов наблюдалось у 41 человека (58,5% обследованных).

Следует отметить, что частота встречаемости PTSD среди ликвидаторов

(19,7% всех обследованных) соответствует частоте возникновения посттравматических нарушений, обнаруживаемых у жертв других травматических ситуаций.

Например, симптомы военного PTSD, по данным американских специалистов, встречаются у

20 - 25 % всех участников военных событий.

Определение PTSD у ликвидаторов является социально значимым фактом.

Известно, что лица, страдающие этим расстройством, более, чем другие, склонны к разным формам дезадаптивного поведения, у них чаще возникает алкоголизм, наркомании, суициды и т.п. Эти люди требуют особой социальной и медико-психологической поддержки. О том, что среди ликвидаторов уже начинается "всплеск" суицидов, можно судить по публикациям в средствах массовой информации. Так, в статье "Рязанский излом" от 24 августа 1994 года ("Московский комсомолец") приводятся данные о том, что из общего количества смертей среди ликвидаторов зафиксировано 58% суицидов - самый высокий показатель по России. При этом средний возраст ликвидаторов, покончивших жизнь самоубийством - 36-40 лет. Несомненно, большая часть этих людей страдала именно посттравматическими нарушениями психики, и отсутствие своевременной диагностики и последующей медико-психологической помощи во многом способствовали их роковому решению.

Особенностью PTSD у ликвидаторов, как показало проведенное нами диагностическое обследование при помощи структурированного клинического интервью СКИД, является высокий процент в картине общей симптоматики

PTSD симптомов, относящихся к одному из критериев, по которым диагностируется

PTSD, - критерию физиологической возбудимости, а также направленность, обращенность симптомов PTSD в будущее.

Замечено, что ликвидаторы , у которых к моменту обследования не диагностируется PTSD, но наблюдаются отдельные его симптомы, с течением времени, особенно при возникновении разного рода недомоганий или известиях о заболевании или смерти тех, кто тоже работал в Чернобыле, все чаще вспоминают Чернобыль и все происходящее в тот период. Многие негативные состояния (раздражительность, бессонница и т.д.), неприятные события в жизни (например, развод) связываются с Чернобылем. Чернобыль выступает новой точкой отсчета - вся жизнь делится на то, что происходило до него и то, что происходило и происходит после.

Основной особенностью радиационной угрозы РО как стрессогенного фактора,как уже говорилось,является его "невидимость", что обуславливает как специфичность действия этого фактора, так и специфичность механизмов развития посттравматических состояний. Оценка РО базируется на восприятии объективных условий, прямых и косвенных признаков действия радиации на человека и окружающую среду, а также на основе субъективной вероятности лично подвергнуться радиационному облучению, степени его воздействия и возможных последствий для здоровья и жизни, информация о которых имеется в памяти человека на данный момент.

Знание об отсроченном характере воздействия радиации приводит к переживанию состояния постоянного напряжения, ожиданию неприятных последствий для своего здоровья. Некоторые отдельные случаи, которые мы наблюдали, особенно иллюстративны с точки зрения диагностики PTSD- синдрома.

Среди симптомов PTSD, включенных в критерии расстройства, имеется симптом так называемого "флэшбэк-эффекта": внезапное, без видимых причин, воскрешение в памяти с полной достоверностью и полным ощущением реальности травмирующего события или его эпизодов. Эти явления описаны в многочисленных исследованиях ветеранов Вьетнамской войны.

У 2-х ликвидаторов в настоящем и у 4-х в прошлом нами были диагностированы "флэшбэк-эффекты". Эти обследуемые отмечали, что в определенных обстоятельствах им довелось пережить ощущение, словно они вновь вернулись в Чернобыль. Такие ощущения возникали чаще всего в ситуациях, напоминающих или как-то связанных с их деятельностью на станции.

Например, подобное состояние у одного из обследуемых возникало периодически в те моменты, когда он готовил пищу (в Чернобыле он работал поваром в столовой, находившейся на территории станции).

В другом случае обследуемый Х., занимаясь уборкой мусора во дворе автобазы, временами внезапно чувствовал себя так, словно он снова на станции и засыпает радиоактивный грунт в контейнер. Подобное выпадение из реальности продолжалось обычно недолго, приблизительно 1-2 минуты. Были случаи, когда оживание прошлого вроде бы не провоцировалось никакими внешними знаками.

Обследуемый С. рассказывал, что в 1989 году, собирая ягоды в лесу, он вдруг почувствовал, что находится в аварийной зоне, это ощущение было очень реалистичным, продолжалось несколько минут и напугало С., у него испортилось настроение, появилось чувство подавленности, а вечером возникли сильные головные боли. В других случаях ощущение возвращения в зону возникало в просоночном состоянии, при работе на огороде, строительстве дачи и т.д.

Таким образом, результаты клинико-психологического обследования убедительно показали, что у части ликвидаторов к настоящему моменту развились посттравматические стрессовые расстройства.

В результате психодиагностического обследования было установлено, что группа ликвидаторов с PTSD имеет более высокие показатели психологического неблагополучия по сравнению с группой ликвидаторов без PTSD (различия статистически достоверны по всем психометрическим шкалам). Показано также, что сравнение профилей MMPI, полученных на группе ликвидаторов с PTSD, выявило их совпадение с профилями вьетнамских ветеранов с тем же диагнозом.

Ликвидаторы из группы c PTSD намного чаще, чем лица из группы без

PTSD, страдают навязчивым воспроизведением в памяти отдельных эпизодов, связанных с их работой в аварийной зоне, одновременно больинство из них стараются избегать любых стимулов, напоминающих об этом периоде; у имеющих

PTSD отмечается более высокий уровень субъективного переживания тревоги и депрессии. Исследование показало также, что выявленная симптоматика: нарушения сна, потеря аппетита, потеря сексуального влечения, раздражительность - свидетельствует об их тяжелом эмоциональном состоянии.

Последний результат хорошо согласуется с выводами, сделанными Henry M.

Vyner [4, c. 1097-1103] психологического измерения уровня субъективной заботы о здоровье у пациентов, подвергавшихся действию ионизирующей радиации во время участия в испытаниях ядерного оружия в атмосфере.

Несмотря на то, что использованный психодиагностический комплекс в целом оказался пригодным для определения наличия или отсутствия PTSD у ликвидаторов, специфические черты восприятия и оценивания стресса радиационной опасности с помощью этих методик не определялись. Поэтому была поставлена задача конструирования методики, направленной на изучение этих параметров, и разработан и апробирован специализированный опросник для оценки особенностей восприятия РО (ВРО), состоящий из 30 вопросов.

Обследовано 70 рабочих-ликвидаторов, мужчин, без признаков лучевой болезни и органического поражения головного мозга. По результатам диагностического обследования с помощью СКИД были выделены: группа ликвидаторов, имеющих PTSD - 15 человек; группа ликвидаторов, имеющих неполный набор критериальных симптомов PTSD - 16 человек; группа без

PTSD -

39 человек.

Установлено, что группа с PTSD отличается от группы без PTSD по ряду признаков, диагностированных по опроснику ВРО. Большинство лиц из группы

PTSD оценивают себя, как "сильно пострадавших" от полученного ими во время выполнения дезактивационных работ радиационного облучения. Переживание этого состояния складывается на основе: 1) появившегося после Чернобыля субъективного ощущения физического и психологического дискомфорта; 2) представления о личной "измененности" (поведения, общего тона настроения, отношения к себе и к жизни в целом и пр.). Субъективно высокая оценка

РО ликвидаторами с PTSD основывается ими на том, что они: 1) работали в непосредственной близости от основного источника повышенной радиации;

2) чаще, чем другие выезжали туда на работу; 3)чаще, чем другие, находились на радиационно опасных участках больше установленного нормативного времени.

Ликвидаторы с PTSD испытывали во время пребывания в аварийной зоне более интенсивно негативные эмоции напряжения и тревоги, страха за свое здоровье, что сформировало у них установку на ожидание негативных проявлений радиационного воздействия в постсобытийный период жизни. В последующем периоде после работы на ЧАЭС ликвидаторы с PTSD: 1) чаще используют возможность обсудить свое здоровье, актуализируя тяжесть своих прошлых переживаний; 2) их чаще беспокоят мысли о возможном проявлении негативных последствий радиационного воздействия, что заставляет их чаще консультироваться с врачами.

Ликвидаторы с PTSD чаще, чем остальные, наблюдали радиационный травматизм окружающих людей (следы лучевых ожогов кожи, обмороки, кровотечения, головные боли и пр.). В целом данные исследования показывают ведущую роль субъективно-личностного фактора в возникновении и особенностях переживания травматического стресса РО.

Обсуждая результаты проведенного исследования, можно говорить о следующем. Условия деятельности по ликвидации последствий аварии относятся, согласно имеющимся в психологической науке представлениям, к экстремальным.

Основным стрессогенным фактором среди них является угроза жизни и здоровью

(из-за радиационной опасности).

Это позволяет отнести участие в ликвидации последствий аварии на

ЧАЭС к регистру травматических ситуаций и, следовательно, предполагать, что ликвидаторы переживали во время пребывания в аварийной зоне травматический стресс. Основные стрессогенные факторы были "невидимы", они воспринимались, оценивались и осознавались неотчетливо; ликвидаторы находились в травматической ситуации достаточно долго, (большинство ликвидаторов были в

Чернобыле от месяца до двух, небольшая часть до полугода), чтобы могли включиться механизмы кумулятивного действия стресса.

Перечисленные факторы, а также другие, зачастую экстремальные, события, которые возникали в процессе выполнения ликвидационных работ в силу специфичности условий в аварийной зоне, могут быть обозначены как первичные стрессогенные факторы. По возвращении из Чернобыля ликвидаторы стали подвергаться действию вторичных стрессогенных факторов. Особо важное место среди них занимает уже упомянутый "информационный" фактор. Как показывают результаты наших и других исследований, большинство ликвидаторов во время работы в Чернобыле либо вообще не были осведомлены о действии радиации, либо их знания были искаженными и недостаточными. Тем более, что масштабы аварии в то время скрывались.

Наступившие вскоре резкие изменения в социально-политической обстановке в обществе способствовали появлению в средствах массовой информации обширного потока материалов об истинных масштабах аварии и о вредоносных последствиях радиационного облучения. Эта информация выступила в качестве основного вторичного стрессогенного фактора, который оказал и продолжает оказывать психотравмирующее действие.

Кроме этого можно выделить еще ряд вторичных стрессогенных факторов:

1) ухудшение здоровья, которое по механизму формированияпостстрессовых состояний субъективно связывается, в первую очередь, с участием в дезактивационных работах; 2) переживание угрозы развития лучевой болезни и, как следствие, предполагаемое сокращение продолжительности жизни; 3) повышение тревожности в условиях производства в связи с переоценкой возможности травмирования, оценкой возможности возникновения аварийных ситуаций и значения их последствий; 4) психологические семейные проблемы, связанные с деторождением.

Клинико-психологический анализ отдельных историй жизни, а также те данные, которые были получены в процессе психокоррекционной работы, подтверждают значение вторичных стрессогенных факторов в этиологии

PTSD.

Все это позволило нам выдвинуть предположение о том , что механизм развития PTSD при действии "невидимого" стресса радиационной опасности отличается от аналогичного механизма в случае явно воспринимаемого, событийно наполненного стресса, возникающего, например, при участии в боевых действиях, катастрофах и т.д. И основное различие лежит в плоскости обсуждения уровней восприятия и интериоризации травматического переживания.

Как показано в результатах данного исследования, воздействие угрозы радиационного поражения базируется, во-первых, на рациональном знании о возможных неблагоприятных последствиях такого воздействия, то есть на субъективном факторе личности, а во-вторых, на эмоциональных переживаниях, которые, как показывают наши данные, носят отрицательный характе и также обусловлены особенностями личностной структуры.

При этом уровень осознания травматичности воздействия угрозы радиационного поражения при всей его вариативности в целом, как показали результаты нашего исследования, невысок. Травматичность же этого действия убедительно подтверждается вышеизложенными данными. Это заставляет предполагать, что ведущая роль в восприятии и переживании основного стрессогенного фактора - угрозы жизни из-за возможности радиационного поражения - отводится неосозноваемому уровню психики субъекта.

Уровень осознанности воздействия повышается под воздействием вторичного, информационного, фактора. Это происходит по мере того, как в постсобытийный период ликвидатор расширяет круг рационального знания о действии радиации на организм человека. Расширение знания не всегда ведет к его адекватности, его восприятие по-прежнему опосредовано индивидуально-личностными, интеллектуальными и эмоциональными особенностями, и их качественное своеобразие определяет либо формирование посттравматического расстройства, либо развитие механизмов совладания с последствиями травматического воздействия.

Следует еще раз подчеркнуть, что диагностирование посттравматического расстройства, предполагающего наличие травмы в структуре психики, происходит с помощью специально подобранного комплекса клинико-психологичеких методик, сам же субъект , как правило, не осознает связи симптомов своего состояния с травматическим воздействием. При этом воздействие психической травмы происходит двумя основными путями: либо это постоянные навязчивые мысли и переживания о травмировавшем событии, либо старательное их избегание. И в том, и в другом случае "черная дыра травмы", по образному выражению одного из американских исследователей PTSD- синдрома

Р.Питмана [12, c. 182-189], с неотвратимостью притягивает к себе все мысли и чувства субъекта. Отсюда очевидна основная задача психологической коррекции - помочь таким лицам осознать причинно-следственную связь симптомов страдания с травматическим переживанием и далее постараться интегрировать сознание субъекта.

ЗАДАЧА ПСИХОЛОГИИ

1. Два определения понятия психологии преобладают в истории этой науки. Согласно одному, психология есть "наука о душе": психические процессы трактуются как явления, из рассмотрения которых можно делать выводы о сущности лежащей в их основе метафизической душевной субстанции. Согласно другому, психология есть "наука внутреннего опыта". Согласно этому определению, психические процессы принадлежать особого рода опыту, который отличается прежде всего тем, что его предметы даны "самонаблюдению" или, как называют это последнее, в противоположность восприятию через внешние чувства,

"внутреннему" чувству.

Однако ни одно из этих определений не удовлетворяет современной

научной точки зрения. Первое, метафизические, определение соответствует тому состоянию, в котором психология находилась долее, чем другие области человеческого знания, но которое и для нее отошло теперь окончательно в прошлое, после того как она развилась в эмпирическую дисциплину, работающую своеобразными методами, и после того как "науки о духе" признаны были самостоятельною, противостоящею естественным наукам отраслью познания, требующею в качестве своей общей основы самостоятельной, не зависящей от метафизических теорий, психологии.

Второе, эмпирическое определение, видящее в психологии "науку внутреннего опыта", недостаточно потому, что оно может поддерживать то ошибочное мнение, будто бы этот внутренний опыт имеет дело с

предметами, во всем отличными от предметов так называемого
"внешнего опыта". Однако, с одной стороны, существуют действительно содержания опыта, которые, составляя предмет психологического исследования, не встречаются в тоже время среди объектов и процессов того опыта,

изучением которого занимается естествознание; таковы наши чувства, аффекты, волевые решения. Но, с другой стороны, нет ни одного явления природы, которое с нисколько измененной точки зрения не

могло бы быть предметом психологического исследования. Камень, растение, тон, солнечный луч составляют, как явления природы, предмет минералогии, ботаники, физики и т. д. Но поскольку эти явления природы суть в то же время представления в нас, они кроме того служат предметом психологии, которая стремится дат отчет в

способе возникновения этих представлений и выяснить отношения их к другим представлениям, а также и к чувствам, движениям воли и другим, процессам, которые не относятся нами к свойствам внешних предметов. "Внутреннего чувства", которое можно было бы противопоставлять, как орган психического восприятия, внешним чувствам - как органам естествознания, вообще не существует, следовательно, представления, свойства которых стремится исследовать психология, совершенно те же самые, от которых отправляется естествознание; а субъективные движения, которые оставляются без внимания при естественнонаучном рассмотрении вещей, чувства, аффекты, волевые акты, даны нам не через посредство особых органов восприятия, а связываются для нас непосредственно и нерасторжимо с представлениями, относимыми нами к внешним предметам.

2. Отсюда следует, что выражение внешний и внутренний опыт означает не различные предметы, а различные точки зрения, применяемые нами в рассмотрении и научной обработке единого самого по себе опыта.
Эти точки зрения подсказываются нам тем, что каждый опыт расчленяется непосредственно на два фактора: на содержание, данное нам, и на

способ нашего восприятия этого содержания. Первый из этих факторов мы называем объектами опыта, второй - испытующим субъектом.
Отсюда получаются два направления в обработке опыта. Первое - то, которому следует естествознание: естественные науки рассматривают объекты опыта в их свойствах, мыслимых независимо от субъекта. Второму направлению следует психология: она рассматривает совокупное содержание опыта в его отношениях к субъекту и в тех свойствах,

которые ему приписываются непосредственно субъектом, поэтому естественнонаучная точка зрения, поскольку она возможна лишь благодаря отвлечению от субъективного фактора, содержащегося во

всяком действительном опыте, может быть названа точкой зрения опосредствованного опыта, а психологическая точка зрения, которая снова устраняет это отвлечете и все, проистекающие отсюда, следствия, точкой зрения непосредственного опыта.

3. Возникающая таким образом задача психологии, как общей, координированной естествознанию и восполняющей ее эмпирической науки, находить свое подтверждение в способе рассмотрения всех наук о духе, основой которых служит психология. "Все эти науки, филология, история, учение о государстве и обществе, имеют своим содержанием непосредственный опыт, поскольку он определяется взаимодействием объектов и познающих и действующих субъектов.

Поэтому ни одна из наук о духе не прибегает к помощи отвлечений и гипотетических вспомогательных понятий естествознания; объекты-представления и сопровождающие их субъективные движения

почитаются в них непосредственною действительностью, и они стараются объяснять отдельные составные части этой действительности из их

взаимной связи. Этот прием психологического истолкования, применяемый в отдельных науках о духе, должен быть, следовательно, также и приемом самой психологии.

3а. Так как естествознание исследует содержание опыта в отвлечении от испытующего субъекта, то обыкновенно его задача определяется

также как "познание внешнего мира", причем под внешним миром разумеется совокупность данных нам в опыте объектов.
Соответственно этому задача психологии определялась иногда как "самопознание субъекта". Однако это определение недостаточно" потому что, кроме свойств отдельного субъекта, к предмету психологии относятся также различные взаимодействия между ним и внешним миром и другими подобными субъектами. Кроме того, это выражение может быть легко истолковываемо в том смысле, как если бы внешний мир и субъект были отдельными составными частями опыта или по крайней мере могли бы быть разделяемы на независимые друг от друга содержания опыта; в действительности же внешний опыт всегда связан с функциям восприятия и познания субъекта, а внутренний опыт содержит в себе представление о внешнем мире, как свою неотъемлемую составную часть. И это взаимоотношение проистекает с необходимостью из того, что в действительности опыт не есть несвязанная сумма отдельных различных областей, а образует единое связное целое, предполагающее в каждой своей составной части как субъект, воспринимающий содержание опыта, так и объекты, даваемые субъекту; в качестве содержания опыта.

Поэтому и естествознание не может отвлекаться от познающего субъекта, а лишь от тех его свойств, которые или отпадают, подобно чувствам, как скоро мы отбросим мысленно, субъект, или же, подобно качествам ощущений, должны быть относимые на счет субъекта на основании физического исследования. Напротив, психология имеет своим предметом совокупное содержание опыта в его непосредственных свойствах.

Таким образом, последнее основание для отделения естествознания от психологии и от наук о духе следует искать только в том, что всякий опыт содержит, в качестве составных факторов, объективно данное

содержание опыта и испытующий субъект. Впрочем, мы не хотим, само собою разумеется, этим сказать, что это разграничение предполагает уже логическое определение обоих факторов. Такое определение возможно становится, очевидно, только на основании естественнонаучного и психологического исследования и ни в коем

случае не может, следовательно, предшествовать ему.
Предположение, общее естествознанию и психологи с самого начала, состоит в сопровождающем всякий опыт сознании, что в опыте даются объекты

какому-нибудь субъекту, при чем однако не может быть и речи первоначально о познании условий, лежащих в основе этого различения, или о каких-нибудь определенных признаках, которыми один фактор мог бы отграничиваться от другого. Поэтому самые выражения объекта и субъект в этой связи представляют собою только позднейшее перенесение на ступень первоначального опыта различий, которые принадлежат уже логически развитой рефлексии.

Вследствие этого взаимоотношения естественнонаучное и психологическое истолкование опыта дополняют друг друга не только в той мере, поскольку первое имеет дело с объектами при возможно большем отвлечении их от субъекта, а второе учитывает участие субъекта в возникновении опыта, но и в том смысле, что оба толкования становятся на различную точку зрения в рассмотрении каждого отдельного содержания опыта. Естествознание стремится исследовать, каковы свойства объектов в отвлечении от субъекта, и поэтому даваемое им познание есть опосредствованное или познание в понятиях: вместо непосредственных объектов опыта естествознанию

остаются содержания понятий, получаемые из этих объектов путем отвлечения от субъективных элементов наших представлений. Но это отвлечение требует в то же время известных гипотетических восполнений действительности. Именно, естественнонаучный анализ

показывает, что многие составные части опыта, например содержание ощущений представляют собою субъективные действия объективных процессов, так что эти последние не могут содержаться в опыте в их независящих от субъекта свойствах. Поэтому естествознание стремится обыкновенно добыть эти элементы опыта путем гипотетических вспомогательных понятий, построенных относительно объективных свойств материи. Психология исследует, напротив, содержание опыта в полной его действительности, представления, относимые к объектам, вместе со всеми субъективными движениями, примыкающими к ним, и

поэтому способ ее познания есть непосредственный или воззрительный: воззрительный в том более широком значений, которое получило это понятие в новейшей научной терминологии и согласно которому оно

означает не только непосредственные содержания восприятий внешних чувств, особенно зрения, но всю конкретную действительность, в противоположность мыслимому отвлеченно и в понятиях. Связь содержаний опыта, как она дана действительно субъекту, может быть установлена психологией только в том случае, если она, с своей стороны, будет совершенно воздерживаться от этих отвлечении и гипотетических вспомогательных поняли естествознания. Если, следовательно, и естествознание и психология суть эмпирические науки, так как они имеют своей задачей объяснение опыта, - правда, с различных точек зрения, - то все-таки психология должна быть названа более строго эмпирической наукой в виду своеобразных особенностей, присущих ее задаче.

Этика работы практического психолога основывается на общечеловеческих моральных и нравственных ценностях, на положениях Конституции Российской Федерации, защищающих права человека. Предпосылки свободного и всестороннего развития личности и ее уважения, сближения людей, создания гуманного общества являются определяющими для деятельности психолога. Этические принципы и правила работы психолога формируют условия, при которых сохраняются и упрочиваются его профессионализм, гуманность его действий, уважение людей, с которыми он работает.

В своей работе практический психолог руководствуется следующими принципами и правилами:

1. Принцип ненанесения ущерба испытуемому.

Организация работы психолога должна быть такой, чтобы ни ее процесс, ни ее результаты не наносили ущерба его здоровью, состоянию или социальному положению.

2. Принцип компетентности психолога. Психолог имеет право браться за решение только тех вопросов, по которым он профессионально осведомлен и наделен соответствующими правами и полномочиями выполнения психокоррекционных или других воздействий.

3. Принцип беспристрастности психолога. Недопустимо предвзятое отношение к испытуемому, какое бы субъективное впечатление он ни производил своим видом, юридическим и социальным положением.

4. Принцип конфиденциальности. Материал, полученный психологом в процессе его работы с испытуемым на основе доверительных отношений, не подлежит сознательному или случайному разглашению и должен быть представлен таким образом, чтобы он не мог скомпрометировать ни испытуемого, ни заказчика, ни психолога, ни психологическую науку.

5. Принцип осведомленного согласия. Необходимо извещать испытуемого об этических принципах и правилах психологической деятельности.

6. Правило взаимоуважения психолога и испытуемого.

Психолог исходит из уважения личного достоинства, прав и свобод, провозглашенных и гарантированных

Конституцией Российской Федерации. Работа допускается только после получения согласия испытуемого в ней участвовать.

7. Правило безопасности применяемых методик. Психолог применяет только такие методики исследования, которые не являются опасными для здоровья испытуемого.

8. Правило предупреждения неправильных действий заказчика. Психолог информирует испытуемого о характере передаваемой заказчику информации и делает это только после получения согласия испытуемого.

9. Правило сотрудничества психолога и заказчика.

Психолог обязан уведомить заказчика о реальных возможностях современной психологической науки в области поставленных заказчиком вопросов, о пределах своей компетентности и границах своих возможностей.

10. Правило профессионального общения психолога и испытуемого. Психолог должен владеть методами психодиагностической беседы, наблюдения, психологического воздействия на таком уровне, который позволял бы, с одной стороны, эффективно решать поставленную задачу, а с другой - поддерживать у испытуемого чувство удовлетворения от общения с психологом. Выполнять психотерапевтическую работу с больным разрешается только при наличии специализации по медицинской психологии, полученной в ЛГУ, МГУ, НИИ им.

В.М.Бехтерева, ГИДУВе.

11. Правило обоснованности результатов исследований психолога. Психолог формулирует результаты исследования в терминах и понятиях, принятых в психологической науке.

12. Правило адекватности методик. Применяемые методики должны быть адекватны целям исследования, возрасту, полу, образованию, состоянию испытуемого, условиям эксперимента.

13. Правило научности результатов исследования. В результатах исследования должно быть только то, что непременно получит любой другой исследователь такой же специализации и квалификации, если он повторно произведет интерпретацию первичных данных, которые предъявляет психолог.

14. Правило взвешенности сведений психологического характера. Психолог передает заказчику результаты исследований в терминах и понятиях, известных заказчику, в форме конкретных рекомендаций. Он не передает никаких сведений, которые могли бы ухудшить положение испытуемого, заказчика.

15. Правило кодирования сведений. На всех материалах психологического характера указываются не фамилия, имя, отчество испытуемых, а присвоенный им код, известный только психологу.

16. Правило контролируемого хранения сведений психологического характера. Психолог должен предварительно согласовать с заказчиком список лиц, имеющих доступ к материалам, характеризующим испытуемого, а также место и условия их хранения, цели использования и сроки уничтожения.

17. Правило корректного использования сведений психологического характера. Сведения психологического характера об испытуемом ни в коем случае не должны подлежать открытому обсуждению, передаче или сообщению кому-либо вне форм и целей, рекомендованных психологом
[

ЭТИЧЕСКИЕ СТАНДАРТЫ ПСИХОЛОГА

Общие принципы

Пункт 5. Деятельность психолога направлена к достижению таких гуманитарных и социальных целей, как благополучие, здоровье, высокое качество жизни, полное развитие индивидов и групп в различных формациях индивидуальной и социальной жизни. Поскольку психолог является не единственным профессионалом, чья деятельность направлена на достижение этих целей, обмен и сотрудничество с представителями других профессий желательны и в некоторых случаях необходимы, без каких-либо предубеждений по отношению к компетенции и знаниям любого из них.

Пункт 6. Психология как профессия управляется принципами, общими для всех профессиональных этик: уважение к личности, защита человеческих прав, чувство ответственности, честность и искренность по отношению к клиенту, осмотрительность в применении инструментов и процедур, профессиональная компетентность, твердость в достижении цели вмешательства и его научной основы.

Пункт 7. Психологи не должны принимать участия или способствовать разработке методов, направленных против свободы индивида и его физической или психологической неприкосновенности. Непосредственная разработка или содействие в осуществлении пыток или издевательств, помимо того, что является преступлением, представляет собой наиболее тяжкое нарушение профессиональной этики психологов. Они не должны ни в каком качестве, ни как исследователи, ни как помощники или сообщники, принимать участие в пытках или любых других жестоких, негуманных или унизительных действиях, кто бы ни был их объект, какие бы обвинения или подозрения против этого лица ни выдвигались и какая бы информация ни могла бы быть получена от него таким путем в условиях военного конфликта, гражданской войны, революции, террористических акций или любых других обстоятельств, которые могли бы быть истолкованы как оправдание таких действий.

Пункт 8. Все психологи должны, как минимум, информировать свои профессиональные объединения о нарушениях прав человека, издевательствах, жестокости, негуманных или унизительных условиях заключения, кто бы ни был их жертвой, и о любом таком случае, ставшем им известным в их профессиональной практике.

Пункт 9. Психологи должны уважать религиозные и моральные убеждения своих клиентов и учитывать их при опросе, необходимом при профессиональном вмешательстве.

Пункт 10. При оказании помощи психологи не должны осуществлять дискриминацию по признаку происхождения, возраста, расовой и социальной принадлежности, пола, вероисповедания, идеологии, национальности или любых других различий.

Пункт II. Психологи не должны использовать власть или превосходство по отношению к клиенту, которые дает их профессия, для извлечения прибыли или получения преимуществ как для себя, так и для третьих лиц.

Пункт 12. В особенности в письменных документах психологи должны быть чрезвычайно осторожны, сдержанны и критичны по отношению к своим концепциям и заключениям, учитывая возможность их восприятия как уничижительные и дискриминирующие, например, нормальный - абнормальный, адаптированный - неадаптированный, интеллигентный - умственно отсталый.

Пункт 13. Психологи не должны применять манипулятивные процедуры с целью добиться обращения к ним определенных клиентов, а также действовать таким образом, чтобы оказаться монополистами в своей области, Психологи, работающие в общественных организациях, не должны использовать это преимущество для увеличения собственной частной практики.

Пункт 14. Психолог не должен допускать использования своего имени или подписи лицами, не имеющими должной квалификации и подготовки, для незаконного применения психологических методов. Психологи должны сообщать о всех случаях посягательства на чужие права, которые стали им известны. Бесполезные и основанные на обмане действия не должны прикрываться квалификацией психолога.

Пункт 15. В случае, когда личные интересы клиента вступают в противоречие с интересами учреждения, психолог должен постараться выполнять свои функции с максимальной беспристрастностью. Обращение за помощью в данное учреждение предполагает учет интересов клиента, уважение и внимание к нему со стороны психолога, который в соответствующих обстоятельствах может выступать как его защитник по отношению к администрации учреждения.

О профессиональной компетенции и отношениях с другими профессионалами

Пункт 16. Права и обязанности профессионального психолога основываются на принципе профессиональной независимости и автономии независимо от служебного положения в определенной организации и от профессионалов более высокого ранга и администрации.

Пункт 17. Профессиональный статус психолога базируется на его способностях и квалификации, необходимых для выполнения его обязанностей. Психолог должен быть профессионально подготовленным и иметь специализацию в применении методов, инструментария и процедур, применяемых в данной области. Частью его работы является постоянное поддержание на современном уровне своих профессиональных знаний и умений,

Пункт 18. Психолог не должен применять методы и процедуры, не прошедшие достаточной апробации в рамках современных научных знаний, без предубеждения по отношению к существующему разнообразию теорий и школ. В случае испытания психологических методик, еще не получивших научной оценки, клиенты не должны быть полностью уведомлены об этом заранее.

Пункт 19. Все психологические данные, как результаты обследования, так и сведения о вмешательстве и лечении, должны быть доступны только для профессиональных психологов, в чьи обязанности входит неразглашение их среди некомпетентных лиц. Психологи должны принимать меры для соответствующего хранения документации.

Пункт 20. Когда интересы психологического обследования или вмешательства требуют тесного сотрудничества с профессионалами из других областей, психологи должны обеспечивать соответствующее взаимодействие так, чтобы оно было направлено на благо психолога и его клиента.

Пункт 21. Психологические методы не должны смешиваться

- как в применении, так и в их представлении общественности

- с методами, чуждыми научным основам психологии.

Пункт 22. Не отказываясь от научной критики там, где она необходима, психологи не должны дискредитировать коллег или представителей других профессий, использующих те же или иные научные методы, и должны проявлять уважение к тем школам и направлениям, которые научно и профессионально компетентны.

Пункт 23. Работа психолога базируется на праве и обязанности проявлять уважение (и пользоваться таковым) к другим профессионалам, особенно в областях, близко соприкасающихся в своей деятельности с психологией.

О вмешательстве

Пункт 24. Психологи должны отказаться от вмешательства, если они уверены, что их помощь будет использована во вред или против законных интересов индивидов, групп, организаций или общин.

Пункт 25. Осуществляя вмешательство по отношению к индивидам, группам, организациям или общинам, психолог должен предоставить им необходимую информацию об основных решаемых проблемах, поставленных целях и используемых методах. В случае несовершеннолетних или юридически недееспособных лиц, родители или опекуны должны быть проинформированы. В любом случае следует избегать манипулирования индивидами и стремиться к развитию и автономности конкретного случая.

Пункт 26. Психолог должен стремиться к завершению вмешательства и не продлевать его методами сокрытия информации или обмана как в случае достижения поставленной цели, так и в случае невозможности ее достижения после применения доступных методов и средств на протяжении достаточного времени. В последнем случае индивид, группа, организация или община должны быть информированы о том, какие другие психологи или представители иных областей знания могут продолжить вмешательство.

Пункт 27. Ни в коем случае свобода клиента - как в отношении прекращения вмешательства, так и в отношении консультации у другого психолога или иного специалиста - не должна быть ограничена. Следует поощрять способность клиента принимать решения на основе достаточной информации.

Психолог может отказаться продолжать вмешательство, если оно осуществляется одновременно с вмешательством другого типа, выполняемым другим профессионалом,

Пункт 28. Психологи не должны пользоваться властью, которую их статус может им дать, для требования особых рабочих условий или платы, превосходящей принятую в обычных обстоятельствах.

Пункт 29. Психолог не должен позволять вовлечь себя профессионально в неясную ситуацию, где его роль или функции окажутся неуместны или двусмысленны.

Пункт 30. Психологи не должны вмешиваться в действия, предпринятые другими специалистами.

Пункт 31. В случае, когда услуги психолога требуются для рекламной или коммерческой компании, он должен сотрудничать с целью обеспечения правдивости информации и охраны интересов индивидов.

Пункт 32. Психологи должны соблюдать особую осторожность в том, чтобы не вызвать необоснованных ожиданий, осуществить которые они впоследствии окажутся профессионально не способны.

О исследовательских работах и образовании

Пункт 33. Все психологи, в какой бы области психологии они ни работали, должны стремиться способствовать прогрессу науки вообще и психологии в частности, осуществляя исследования и придерживаясь научных подходов в своей деятельности, а также передавая свои знания студентам и другим профессионалам.

Пункт 34. При выполнении исследований психологи должны категорически отказываться от действий, могущих привести к постоянному, невосполнимому или не необходимому ущербу для испытуемых. Участники любой исследовательской программы должны выразить свое недвусмысленное согласие на проведение экспериментов; в случае несовершеннолетних или юридически недееспособных лиц такое согласие должно быть получено от родителей или опекунов.

Пункт 35. Если психологическое исследование сопровождается каким-либо временным ущербом или дискомфортом, как, например, электрический шок или сенсорная депривация, исследователь должен в первую очередь удостовериться в том, что все участники опытов действуют совершенно свободно, без постороннего давления в каком-либо виде; к участию в эксперименте не должен быть допущен никто до тех пор, пока исследователь не убедится, что об этом ущербе испытуемые были уведомлены заранее и дали свое согласие. Даже в случае согласия перед экспериментом, испытуемый может принять решение о своем дальнейшем неучастии в программе в любой момент.

Пункт 36. Если условия эксперимента требуют дезинформации или обмана испытуемого, психолог должен убедиться в том, что это не приведет к сколько-нибудь длительному ущербу для участников опыта, и в любом случае экспериментальный характер и необходимость обмана должны быть раскрыты при окончании экспериментальной программы.

Пункт 37. Психологические исследования в нормальной ситуации, как экспериментальные, так и обсервационные, должны всегда выполняться с уважением по отношению к достоинству индивида, его верованиям, интимным ситуациям, скромности и целомудрию при исследовании сексуального поведения, а также при обследовании престарелых, больных, заключенных, т. е. лиц, имеющих не только определенные социальные ограничения, но и переживающих серьезную человеческую драму.

Пункт 38. При экспериментах над животными страдания, вред или дискомфорт, не являющиеся абсолютно необходимыми для достижения поставленной исследовательской цели и оправданными с точки зрения науки и интересов человека, должны быть исключены или сведены до минимума. При хирургических операциях на животных должно применяться обезболивание и приниматься необходимые меры по предотвращению осложнений. Персонал, непосредственно занимающийся исследовательской работой с животными, должен в содержании животных, обращении с ними и при эвтаназии руководствоваться международными стандартами.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Н.Винер Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. М.,1983.

2.А.Л.Чижевский Космический пульс жизни. М.,1995.

3.Сб. Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания.

М.,1990.

1 См.: Алиев И.А. Актуальные проблемы суицидологии. Баку, 1987.

2 Юм Д. Соч. В 2 т. М., 1996. Т. 2. С. 698.

3 Philosophy. Cambridge University Press. April. 1981. Vol. 56

(216). P. 193—202.

4 См.: Чижевский А.Л. Космический пульс жизни. М., 1995. С.

350—406.

5 Голос здоровья. 1996. № 19. 12 мая.

6 Новый стиль. 1997. 15 марта.

7 За рубежом. 1997. № 4.

8 Природа. 1996. № 10.

9 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 23. Л., 1981. С. 148.

10. Аристотель. Собр. соч. в 4 т. т.1. М.: Мысль, 1975.

11. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философской науки. т.1.

Наука логики. М.: Мысль, 1974.

12. Кант И. Критика чистого разума. Спб.: Тайм-аут, 1993.

13. Петровский В.А. К психологии активной личности. Вопросы психологии. 1975. N3

14. Петровский В.А.Психология неадаптированной активности.

М.: Горбунок, 1992.

15. Шутц В. Глубокая простота. Спб.: Роза мира, 1993.

16. МКБ-10. Классификация психических и поведенческих расстройств.

Исследовательские диагностические критерии. ВОЗ, Женева,

СПб. 1995.

17. Морозов А.М. Клинические особенности, динамика и психотерапия непсихотических расстройств, возникающих у ликвидаторов аварии наЧАЭС

Вестник гипнологии и психотерапии. СПб., 1992. N 3.

18. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О. Синдром посттравматических стрессовых нарушений: современное состояние и проблемы //

Психологический журнал.1992. Т. 13. N 2.

19. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.O., Зеленова М.Е.

Психологические особенности посттравматических стрессовых состояний у ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС // Психологический журнал.

1994. Т. 15. N 5.

20. Тарабрина Н.В., Петрухин Е.В. Психологические особенности восприятия и оценки радиационной опасности //

Психологический журнал.

Т.15,1. 1994.

21. Чернобыльский след. М.: "Вотум-пси", 1992.

22. American Psychiatric Association, Committee on Nomen clature and

Statistics: Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders.

Ed.3, revised. Washington, DC: American Psy chiatric Association, 1987.

23. American Psychiatric Association. Diagnostic and Sta tistical

Manual of Mental Disorders (4th ed.). Washington, DC: American

Psychiatric

Association, 1994.

24. Edwards M. Living with the monster: Chornobyl // National

Geographic. 1994. N 186.

25. Green B. Defining Trauma: Terminology and Generic Stressor

Dimensions // Journal Of Applied Social Psy chology. 1990. N 20.

26. Orr S.P., Claiborn J.M., Altman B., Forgue D.F., de Jong

J.B.,

Pitman R.K. & Herz L.R. Psychometric Profile of PTSD, Anxious, and

Healthy

Vietnam Veterans: Correlations with Psychophysiologic Responses //

Journal of Consulting and Clinical Psychology. 1990. N 58.

27. Pitman R.K. Post-traumatic Stress Disorder, Conditioning, and

Network Theory // Psychiatric Annals. 1988. N 18.

28. Trauma and it's Wake. C.R.Figley (ed.). N.Y.: Brunner-

Mazel,

1986.

29. Vyner H.M. The Psychological Dimensions of Health Care for

Patients Exposed to Radiation and the Other In visible

Environmental

Contaminants // Social Science and Medicine. 1988. N 27.

Страницы: 1, 2