Культура как естественная система психологической поддержки

Кросс-культурный подход или точка зрения, которую кросс-культурное исследование привносит в профилирующую психологию, выходит далеко за рамки простых методологических изменений в изысканиях, проводимых для проверки гипотез, связанных с истиной и знанием. Это способ понимания истины и принципов, касающихся человеческого поведения, внутри глобального, кросс-культурного воззрения.

Кросс-культурные исследования не только проверяют сходства и различия в поведении, тем самым объясняя наши знания о людях; они также проверяют возможные недостатки наших традиционных знаний путем изучения людей из различных культур. В своем наиболее узком виде кросс-культурные исследования просто включают участников из различных культурных сред и проверяют возможные различия между этими разнящимися группами участников. Однако в своем наиболее широком виде кросс-культурный подход относится к пониманию истины и психологических принципов либо как универсальных (верных для всех людей, представляющих все культуры), либо как культуро-специфических (верных для некоторых людей, представляющих некоторые культуры).

В США психология сегментирована на специфические тематические области – например, клиническую, социальную, онтогенетическую (развития), личностную и т.д. Кросс-культурная же психология и кросс-культурные подходы не являются темоспецифическими. Исследователей интересует широкий круг феноменов, связанных, с человеческим поведением – от восприятия до языка, о воспитания детей до психопатологии. Кросс-культурных психологов и кросс-культурные исследования можно встретить в любой специальной области или дисциплине внутри психологии. Следовательно кросс-культурный подход отличает с традиционного или профилирующего подхода» объект интереса, а проверка недостатков знания путем изучения того, приложимы ли эти знания представителям различных культур и получены ли они на основании наблюдения за ними. Подход, не тема, – вот что важно в кросс-культурной психологии[1].

В течение многих лет кросс-культурные исследования по-настоящему не воспринимались к серьезная и активная отрасль психологии. Скорее, их считали доменом тех немногих психологов, которые проявляли эзотерический интерес к культуре, далекий от забот профилирующей психологии, или занимались этническими меньшинствами.

В последние несколько лет кросс-культурные исследования в психологии приобрели популярность. Нет сомнений, что многое в этой популярности обязано текущему вниманию к культурному многообразию и межгрупповым отношениям, а также ко все большей разнородности населения. Множащиеся проблемы и напряжение в межкультурных отношениях и растущее признание недостатков психологической литературы также способствуют осознанию необходимости в кросс-культурном подходе.

Однако в гораздо более широком смысле растущий интерес к кросс-культурной психологии является нормальным и здоровым развитием, ставящим под сомнение природу истин и принципов, накопленных к настоящему времени, и изыскивающим возможности дать еще более точную картину поведения для людей из различных культурных сред. По мере того как психология становится более зрелой и поднимаются подобные вопросы, многие ученые и писатели начинают признавать, что многое (но не все) в исследованиях и литературе, что когда-то считалось универсальным для всех людей, в действительности культуро-ограниченно. Ширящаяся значимость и признание кросс-культурных подходов в социальных науках, и в психологии в частности, является реакцией на это осознание. Кросс-культурное исследование и образование оказывают сильное влияние на наше понимание истин и принципов, касающихся человеческого поведения.

1. Психологическая дезадаптация при

межкультурных контактах

«Ключевой категорией, позволяющей выразить специфику осуществления адаптивной деятельности людей, является понятие «культура»... Адаптивная функция культуры непосредственно, логически выводится из самого определения культуры как способа человеческой деятельности, ибо сам феномен деятельности (в том числе и человеческой) имеет исходную адаптивную ориентацию»[2].

Эти идеи разрабатывает ряд современных российских культурологов. В частности А.Я. Флиер пишет: «Основной механизм культурогенеза на его микродинамическом уровне видится в процессах адаптации человеческих коллективов к совокупности природных и исторических условий своего существования, к результатам собственной социальной самоорганизации и развитию технологий деятельности, а также в превращении наиболее успешных и эффективных технологий этой адаптации в нормативно-ценностные установки коллективного бытия людей...»[3]

Если подходить к данной проблеме с точки зрения исторической этнологии, то необходимо дать как можно более конкретное толкование понятию «деятельность», свести его к понятию «адаптационно-деятельностной модели», которое и заменит расплывчатое понятие «модели культуры».

Культура имеет в себе несколько уровней адаптации. Представим их иерархию в систематической форме.

1. Первичная адаптация, где в качестве защитного механизма выступает сама этническая культура – то есть, такое первичное структурирование мира, которое дает человеку принципиальную возможность действовать. Результат первичной адаптации – формирование «центральной зоны» этнической культуры, содержанием которой являются этнические константы. Защитный фильтр срабатывает, когда поток информации идет извне внутрь, то есть из сознания в бессознательное.

Таким образом, формируется пласт этнического бессознательного. Этот процесс является составной частью этногенеза.

2. Адаптация «центральной зоны» к конкретным условиям существования этноса, то есть процесс кристаллизации вокруг «центральной зоны» инвариантов этнической картины мира. Защитный фильтр срабатывает, когда поток информации идет изнутри наружу, то есть из бессознательного в сознание.

3. Искажение восприятия членами этноса реальности, то есть невосприимчивость их к информации, противоречащей содержанию их этнических констант. Защитный фильтр срабатывает, когда поток информации идет извне внутрь.

4. Дробление импульсов этнического бессознательного: общие требования бессознательного осознаются только в качестве конкретных мотивов отдельных поступков. Защитный фильтр срабатывает, когда информация идет изнутри наружу.

С этим уровнем психологической адаптации связано действие специфических защитных механизмов культуры, а также и явление, которое мы будем рассматривать ниже – распределение этнической культуры и процесс самоструктурирования этноса.

Если рассматривать адаптационно-деятельностные модели в качестве установок, то этнические константы следовало бы рассматривать как некие «предустановки», или установки более глубокого уровня. Этнические константы имеют адаптивное происхождение (или точнее было бы сказать, адаптивное происхождение имеет комплекс этнических констант, поскольку они взаимосвязаны между собой). Это и обеспечивает адаптивные качества культурных моделей.

Этнические константы обеспечивают человеку возможность действовать, а адаптационно-деятельностные модели задают уже определенный алгоритм действия, но в самой общей форме, на парадигматическом уровне, не применительно к конкретным обстоятельствам. Их конкретизация происходит, когда на основе данных этнических констант кристаллизуется та или иная этническая традиция (и входящая в нее, в качестве особой компоненты, этническая картина мира).

Внутриэтническое распределение культуры определяется, во-первых, адаптивными потребностями этноса как целого и необходимостью поддержания целостности "центральной зоны" этнической культуры и долговременности ее функционирования, а во-вторых, несходством ценностных ориентаций различных групп этноса (можно выразиться так: внутренними альтернативами этноса).

Это два аспекта не следует рассматривать в отрыве друг от друга. Выбор ценностной системы, как мы уже говорили, не определяется этническими константами.

Для того, чтобы этнические константы не подвергались при этом опасной трансформации, необходимо, чтобы те искажения реальности, которые происходят под их воздействием в рамках данной картины мира уравновешивались бы теми, которые происходят в рамках иной картины мира, существующей в той же этнической традиции, но присущей другой внутриэтнической группе. Адаптационно-деятельностные модели различных внутриэтнических групп находятся во взаимодействии, в процессе которого для каждой из этнических групп происходит коррекция объектов трансфера, а именно, снижение интенсивности «источника зла», усиление «образа мы» и «образа покровителя».

Поскольку этнические группы, взаимно усиливающие адаптивные свойства картин мира друг друга, могут иметь исключающие друг друга ценностные ориентации, то по внешней видимости они существуют изолированно одна от другой и игнорируют одна другую. Но перекрестные трансферы обеспечивают согласованность их деятельности. Такая согласованность реализуется через механизм функционального внутриэтнического конфликта.

Функционирование этноса – это процесс постоянного изменения его культурной традиции, постоянной смены ее инвариантов, каждый из которых основывается на центральной зоне его культуры, но в каждом случае является отдельным феноменом. В сознании каждого члена этноса, каждой группы внутри этноса, культурная традиция преломляется особым, неповторимым образом, но вместе с тем никогда не представляет собой хаотичного набора разрозненных культурных представлений. Традиция, распределяется между членами этноса, и регулирует действия каждого из них в отдельности, и индивидов, и внутриэтнических групп.

2. Аккультурационный стресс

Кросс-культурный подход предполагает описание социальных структур, процессов и институтов в наиболее широких категориях. Существует несколько основных путей влияния культуры на здоровье, для рассмотрения которых удобно использовать теоретическую «рамку» стресса.

Прежде всего, культурные особенности общества могут индуцировать стресс. Такими источниками стресса выступают различные институты социального контроля, от табу в дописьменных обществах до НКВД в недавнем советском прошлом. Культура может создавать роли, повышенно стрессогенные для индивидов, занимающих соответствующие социальные позиции. Примером в западных культурах могут служить роли профессионального политика и индустриального рабочего.

Изменения в культуре могут приводить к созданию новых профессиональных ролей, для которых отсутствуют нормативные регуляты поведения, выполняющие психологические защитные функции. Примером такой роли в постсоветском российском обществе служит роль бизнесмена (Червяков, Чередниченко, Шапиро, 1992; Смольков, 1994). Кроме того, культурные изменения могут приводить к стрессогенному изменению содержания традиционных ролей. Так, в советском обществе периода застоя мужчины переживали повышенный уровень стресса в традиционной роли «кормильца семьи». После некоторого расширения возможностей для свободного предпринимательства в российском обществе, для экономически успешных мужчин этот источник стресса практически перестал существовать.

В то же время культура создает способы социально приемлемого и одобряемого преодоления жизненных трудностей и кризисов. Хорошо изучено значение похоронных обрядов и ритуалов при потере супруга в английской культуре для нормального течения реакции горя и адаптации к новому социальному статусу одинокого человека. В рамках американской культуры для субкультурной этнической группы евреев социально одобряемым является обращение при кризисе за психотерапевтической помощью, тогда как среди англо-американцев такое обращение значительно менее социально приемлемо, а для итальянцев нормативным является обращение к священнику[4].

Имеются данные и о культурно детерминированных различиях в психологических реакциях преодоления. Сравнительный анализ данных исследований американской и российской популяций показал, что если при переживании стресса наиболее распространенной реакцией преодоления для американцев является «подход» и прямое преодоление, то для россиян – «избегание» и непрямое (внутриличностное) преодоление.

Некоторые психические расстройства, в основном психогенной этиологии, присущи только тем или иным культурам. Большинство же эндогенных и органических заболеваний значительно меньше подвержено в своих проявлениях культурной вариации.

Существует ряд теоретических моделей, описывающих влияние культуры на здоровье и отличающихся по соотношению признаваемой значимости биологических, психодинамических и культурных факторов.

Необходимо отметить, что часто встречающееся отождествление объема понятий общества и культуры, используемое в идеологических целях, для психологии здоровья является неоправданным упрощением. В любом сложном современном обществе сосуществуют многообразные культурные «образцы», в том числе и связанные с болезнью, лечением, сохранением и укреплением здоровья. Этим, в частности, вызваны сложности использования культурного подхода в эмпирическом исследовании здоровья. Поэтому культурный подход чаще применяется для вторичного анализа уже полученных данных и объяснения выявленных различий, чем для программирования эмпирического исследования.

Многочисленные исследования, выполненные в последние годы как по вторичным статистическим данным, так и по результатам опросов населения, по общероссийской популяции и по отдельным регионам дают вполне совпадающие показатели динамики заболеваемости и причин смерти за период экономического кризиса.

С 1991 года на территории России увеличилось число случаев психических расстройств, болезней органов пищеварения, гипертонической болезни и сахарного диабета с их «омоложением», самоубийств, инфекционных заболеваний. Параллельно отмечался эксцессивный рост преступности и криминальной смертности, наркотизации и алкоголизации населения (Комаров, 1991; Афанасьев, Гилинский, 1995).

Данные по Москве говорят о накоплении эффекта хронического стресса в виде роста числа психосоматических заболеваний и психических расстройств, связанных с инфекционной патологией. Больных же с собственно психическими расстройствами изменение социально-экономической ситуации затронуло мало (Иванова, 1991). При оценке этих выводов следует, однако, учитывать специфику накопления и выявления больных (в частности, шизофренией) в Москве. Также для Москвы устанавливается совпадение по годам в уровне смертности от сердечно-сосудистых заболеваний для субпопуляций отдельных районов города и нарастания эмоционального напряжения, вызванного социально-экономическими изменениями (Копина, 1993).

В ряде опросных исследований, проведенных как по общероссийской, так и по региональным выборкам, зафиксированы индуцированная экономическим стрессом тревога, снижение чувства субъективного благополучия и астено-невротическая симптоматика у большей части респондентов (Сычева, 1993; Гордон, 1994; Рукавишников, 1994). Ю. А. Александровский (1992) определяет эти массовые нарушения как социально-стрессовые расстройства и обращает внимание на значение в их формировании затяжного характера и усугубления сложившейся социально-экономической ситуации.

Специального анализа заслуживает влияние экономического кризиса на здоровье населения Санкт-Петербурга. Здесь также отмечается резкий рост преступности, заболеваемости алкоголизмом, нарко- и токсикоманиями и числа самоубийств. За период 1990-1993 годов отмечался и рост инфекционной патологии (дифтерия, сальмонеллез, псевдотуберкулез, лептоспироз), венерических заболеваний, туберкулеза, алкогольных и лекарственных отравлений. Несколько менее было выражено увеличение заболеваемости бронхиальной астмой, сахарным диабетом, гастродуоденальными и алиментарными расстройствами, а также онкологической патологии. Более половины причин смерти составили сердечно-сосудистые заболевания. Возросла смертность от инфаркта миокарда и острой пневмонии. Отмечалось значительное утяжеление течения названных заболеваний. Однако наряду с этим снизился как уровень обращений за амбулаторно-поликлинической помощью, так и уровень госпитализации в соматические стационары (Крылов, 1995).

Как видно из приведенных данных, изменения состояния здоровья населения России в условиях экономического спада отмечаются в направлении, в общем ожидаемом исходя из рассмотренных теоретических моделей и результатов проведенных в странах Запада эмпирических исследований. Вместе с тем выявляются три существенных отличия, требующих особого рассмотрения.

Во-первых, это особая тяжесть повреждающего воздействия стресса социальных изменений на популяцию. Сравнение приведенных данных по Санкт-Петербургу с данными по психиатрической и психосоматической заболеваемости в блокадном Ленинграде, интерпретированными Т. Я. Хвиливицким (1988) с позиций уровня стресса на разных этапах развития военной ситуации, позволяет говорить, по меньшей мере, о сопоставимости патогенных эффектов. Одним из объяснений этого может быть снижение биологических и психологических ресурсов резистентности (сопротивляемости) популяции до начала периода социальных изменений. Другим объяснением служит затяжное действие стресса. Р. Лазарус выдвигает теоретическую модель «повседневных тревог и забот», согласно которой длительно существующие трудности оказывают более сильное патогенное воздействие по сравнению с массивным, но кратковременным стрессом. Эта модель получила надежное эмпирическое подтверждение на материалах базисного исследования в графстве Аламеда. Наконец, стресс социальных изменений может отнюдь не ограничиваться экономическим стрессом, но включать в себя аккультурационный стресс, вызванный необходимостью принятия не только западных шаблонов потребления, но и западной модели политического устройства общества, производительности и связанных с ними социально-политических ценностей. В некоторых неблагоприятных формах аккультурационный процесс, то есть усвоение чуждых данной культуре ценностей, норм и стереотипов поведения, оказывает сильное повреждающее действие на психическое здоровье популяции.

Во-вторых, тип патологии, вызванной стрессом социальных изменений, отличается от предсказываемого моделью Д. Доджа и В. Мартина, а именно включает в себя рост не только психических и психосоматических, но и инфекционных заболеваний. Это может быть объяснено подавляющим (супрессорным) действием переживаемого стресса на иммунную систему, наблюдающимся при пока не выясненных условиях (Ордабаева, 1989).

В-третьих, устанавливается характер обращения за медицинской помощью, отклоняющийся от описанного в западной литературе гомогенного повышения уровней обращаемости и госпитализации. Здесь отражается не столько снижение потребности в лечебно-профилактической помощи, сколько несоответствие между этой потребностью и возможностью ее своевременного и качественного обеспечения (Глуховец, Семенова, 1993). Действительно, как показали данные проведенного нами экспертного опроса руководителей высшего звена управления здравоохранением Санкт-Петербурга, на фоне увеличения числа заболеваний, накопления больных в популяции, утяжеления течения и неблагоприятных сдвигов в структуре патологии ресурсные возможности системы здравоохранения не только не сохранились, но и снизились параллельно ухудшению общей экономической ситуации.

3. Психологический комфорт в инокультурной среде

Сталкиваясь с культурными различиями и конфликтами в межкультурной коммуникации, люди, которые могут как-то контролировать свои негативные чувства – обуздывая их и не действуя под их непосредственным влиянием или не позволяя им направлять свои мысли, поступки или эмоции, – получат возможность участвовать в процессах, которые помогут им расширить свою оценку и атрибуцию причин подобных различий. Как только эмоции взяты под контроль, люди могут прибегнуть к критическому мышлению об истоках этих различий и выйти за рамки своей культурной схемы, чтобы рассмотреть причины, о которых они могли даже не подозревать. Если проявляется этот тип критического мышления, то человек получает возможность рассмотреть альтернативные гипотезы, касающиеся причин этих различий, и волен либо принять, либо отвергнуть их[5].

Следовательно, регулирование или контролирование негативных эмоций является ключевой способностью, которая позволяет нам глубже вдумываться в нашу коммуникацию и стиль и участвовать в более конструктивном и открытом формировании новых ментальных категорий. Наличие наисложнейшей ментальной модели эффективной межкультурной коммуникации не поможет нам ни на йоту, если мы не сумеем справиться с негативными эмоциями, которые не могут не проявляться в межкультурных коммуникативных эпизодах – отбросив их в сторону на какое-то время, с тем чтобы можно было задействовать более конструктивные мыслительные процессы, предполагающие создание новых ментальных категорий посредством критического мышления. Регулирование эмоций – это ключ, который позволяет нам открыть дверь этим более прогрессивным комплексным процессам.

Выделяют шесть основных препятствий, или «камней преткновения», мешающих эффективной межкультурной коммуникации и достижению психологического комфорта.

1. Допущение сходств. Одной из причин непонимания при межкультурной коммуникации становится то, что люди наивно предполагают, будто все они одинаковы или, по крайней мере, достаточно схожи для того, чтобы легко общаться друг с другом. Разумеется, всем людям присущ ряд базовых сходств в биологических и социальных потребностях. Однако коммуникация – это уникальная человеческая особенность, которую формируют специфические культуры и общества. Действительно, коммуникация представляет собой продукт культуры. Кроме того, выходцы из некоторых культур делают больше допущений в отношении сходств, чем выходцы из других; т. е. степень допущения людьми того, что другие им подобны, варьирует для разных культур. Таким образом, само допущение сходств представляет собой культурную переменную.

2. Языковые различия. Когда люди пытаются общаться на языке, который знают не в совершенстве, они часто полагают, что слово, фраза или предложение имеют одно и только одно значение – то, которое они намерены передать. Делать такое допущение – значит игнорировать все остальные возможные источники сигналов и сообщений, обсуждавшиеся в двух предыдущих главах, включая невербальную экспрессию, интонацию голоса, позу, жесть! и действия. Поскольку люди цепляются за одиночные, простые интерпретации того, что, в сущности, является сложным процессом, постольку в коммуникации будут возникать проблемы.

3. Ошибочные невербальные интерпретации. Как мы видели, в любой культуре невербальное поведение составляет большую часть коммуникативных сообщений. Но очень трудно полностью понимать невербальный язык культуры, не являющейся вашей собственной. Неправильная интерпретация невербального поведения может легко привести к конфликтам или конфронтации, которые нарушают коммуникативный процесс.

4. Предубеждения и стереотипы. Как говорилось ранее, стереотипы и предубеждения в отношении людей – естественные и неизбежные психологические процессы, которые влияют на все наши восприятия и коммуникативные контакты. Излишняя опора на стереотипы может помешать нам объективно посмотреть на других людей и их сообщения и найти подсказки, которые помогут проинтерпретировать эти сообщения в том ключе, в котором нам намеревались их передать. Стереотипы поддерживаются множеством психологических процессов (включая избирательное внимание), которые могут негативно влиять на коммуникацию.

5. Стремление оценивать. Культурные ценности также влияют на наши атрибуции в отношении других людей и окружающего нас мира. Различные ценности могут вызывать негативные оценки, которые становятся еще одним камнем преткновения на пути к эффективной межкультурной коммуникации.

6. Повышенная тревога или напряжение. Эпизоды межкультурной коммуникации часто связаны с большей тревогой и стрессом, чем знакомые ситуации внутрикультурной коммуникации. Во многих случаях определенная степень тревоги и напряжения необходима для оптимального «выступления», будь то в межкультурной коммуникации или в других сферах жизни (например, при сдаче экзамена или в спортивных состязаниях). Однако излишняя тревога и стресс могут привести к дисфункциональным мыслительным процессам и поведению. Стресс и тревога могут сделать еще большими все прочие камни преткновения, повышая вероятность того, что люди станут догматично цепляться за жесткие интерпретации, держаться стереотипов, несмотря на объективные свидетельства об обратном, и негативно оценивать других. Таким образом, излишняя тревога и стресс только вредят межкультурной коммуникации.

4. Методы коррекции психологических расстройств

при межкультурном взаимодействии

Все новшества, которые этнос может почерпнуть в результате межкультурных контактов, проходят как бы через сито «цензуры». Это не означает, что они отвергаются, культурная традиция – вещь очень гибкая и подвижная. Но она задает определенную логику заимствования. Здесь должен быть поставлен вопрос соотношении заимствуемых инокультурных черт и функционального внутриэтнического конфликта. Характер последнего стабилен на протяжении всей жизни этноса. Любая культурная черта может уступать место другой, заимствованной из другой культуры, только в том случае, если она не является существенной частью функционального внутриэтнического конфликта.

При межкультурном взаимодействии могут восприниматься лишь те культурные черты, которые приемлемы с точки зрения функциональным внутриэтническим конфликтом народа-реципиента, хотя бы посредством определенной коррекции и переосмысления. Любые культурные черты, которые могли бы вызвать дисфункцию функционального внутриэтнического конфликта данной культурой отвергаются, если, конечно, речь не идет об общем кризисе культуры.

Все те элементы культуры, которые являлись значимыми для нормальной реализации функционально внутриэтнического конфликта, не поддаются внешнему воздействию и не могут быть замещены схожими элементами другой культуры – если, конечно, речь не идет о полном разрушении культуры.

Однако разрушение этнической культуры начинается не с разрушения адаптационно-деятельностных моделей (которые бессознательны), а с отказа от этнической темы, на базе которой функционируют различные культурные интерпретации, имеющие значение для реализации функционального внутриэтнического конфликта. В последнем случае адаптационно-деятельностные модели оказываются как бы подвешенными в воздухе. Если одна культурная тема адекватно замещается другой, заимствованной, то слома адаптационно-деятельностных моделей не происходит. Они могут реализовываться на материале различных культурных тем. Но выхолащивание культурной темы или ее опрощение ведет для этнической культуры в целом к серьезным последствиям.

Сказанное выше не относится к ценностной ориентации как таковой. Последняя заимствуется достаточно легко и, встраиваясь в какую-либо из модификаций этнической картины мира, приводит к возникновению новой интерпретации культурной темы, что периодически переживает каждый этнос.

Таким образом, одной из функций этнической культуры является психологическая защита индивида[6].

Каждый человек чувствует опасность, исходящую извне. Мир, который «во зле лежит», пробуждает ощущение тревоги. Чтобы действовать в нем, человек должен прежде всего определить конкретные источники внешней опасности. Скажем, лес опасен не вообще как бесформенный зеленый массив беспорядочно растущих деревьев, кустов и травы, а потому что в нем живут хищные звери, ядовитые насекомые, потому что в нем можно заблудиться. Если предпринять меры предосторожности, то по лесу можно ходить и собирать грибы.

Для этого нужно знать:

1) что в лесу является источником опасности?

2) чего нельзя делать, чтобы не вызвать эту опасность на себя?

3) что надо сделать, чтобы ее преодолеть?

Сказанное относится и к миру в целом. Если окружающую действительность не рационализировать, то в ней невозможно осмысленно действовать. Посредством этой рационализации человек добивается того, что ощущение тревожности трансформируется в определенные образы, которые концентрируют в себе враждебность. Одновременно вырабатываются представления об образе действия человека в мире, который бы был направлен на избежание и преодоление опасности.

Мир большой, а человек маленький. Чтобы человек мог сделать шаг вперед, он должен быть уверен в себе. Чтобы зайти далеко в незнакомый лес, человек должен либо иметь компас, по которому он сможет ориентироваться, либо помнить народные приметы, либо обладать необыкновенной интуицией, либо быть уверенным, что на его ауканье кто-нибудь откликнется. Таким образом, чтобы приступить к действию, человек должен иметь хотя бы смутное представление о том, при каких обстоятельствах это действие осуществимо, кто он такой, что может его совершить, какими качествами он должен для этого обладать (какие качества себе приписывать), в каких отношениях он должен находиться с другими людьми, нуждается ли он в их помощи, или он способен помочь себе сам, могут ли оказать ему помощь другие, каким образом возможно совместное действие и какими качествами должен обладать коллектив людей (состоящий из все тех же беспомощных и малосильных индивидов), чтобы решиться на действие?

Ответы, которые кросс-культурная психология дает на эти вопросы – это та призма, сквозь которую человек смотрит на мир, в котором должен действовать, основные парадигмы, определяющие возможность и условия действия человека в мире, вокруг которых выстраивается в его сознании вся структура бытия. В этом, прежде всего, и состоит защитная функция этнической культуры, являющаяся наиболее значимой из всех ее функций.

Благодаря ей человек получает такой образ окружающего, в котором все элементы мироздания структурированы и соотнесены с самим человеком, так что каждое человеческое действие является компонентом общей структуры. Этнос адаптируется к реальному миру тем, что всему в мире дает как бы свое название, определяет его место в мироздание.

Так формируется образ мира или этническая картина мира, поскольку образ мира является основополагающей компонентой культуры этноса и, следовательно, индивидуален для каждой культуры.

Необходимо заметить, что повышенное чувство внешней опасности, высокая мера конфликтности по отношению к миру – все это не деструктивно для этнической культуры. Вредит скорее их недостаток, когда культура лишается внутренней напряженности, а, следовательно, и мобильности. Процветание этноса зависит не от меры конфликтности, а от того, сколь хорошо функционируют психологические защитные механизмы этноса, сколь они развиты, адекватны, гибки. Так, в критической ситуации этнос с хорошо налаженным механизмом психологической защиты может бессознательно воспроизвести целый комплекс реакций, эмоций, поступков, которые в прошлом, в похожей ситуации, дали возможность пережить ее с наименьшими потерями. Это особенно бросается в глаза у народов с трудной исторической судьбой, но в целом относится ко всем.

Защитные механизмы этноса можно разделить на специфические и неспецифические.

Специфические защитные механизмы направлены на преодоление конкретной угрозы извне. Для этого угроза должна быть маркирована и вписана в иерархию бытия. Точно так же вписывается в иерархию бытия и получает свое название и способ защиты – ритуальное или реальное действие.

В качестве неспецифических защитных механизмов можно рассматривать саму "этническую картину мира", которая, собственно, и служит базой для объяснения людьми своих действий и своих намерений. Но при этом важно подчеркнуть, что картина мира осознается членами этноса лишь частично и фрагментарно. Фактом сознания является не ее содержание, а ее наличие и целостность. В этом смысле она является неким фантомом. Человеку скорее кажется, что он имеет некоторую упорядоченную систему представлений, тем более представлений общих с его социокультурным окружением, чем он имеет ее в действительности. Имеет он нечто совсем иное: ощущение наличия такой целостной, упорядоченной и гармоничной системой. Это закономерно. Ведь основная функция этнической культуры – это функция психологической защиты. В действительности же разрозненные элементы картины мира присутствуют в сознании человека в качестве фрагментов, не вполне стыкующихся между собой. Это становится ясно при попытке облечь картину мира в слова.

Однако это не означает, что опираясь на осознаваемые фрагменты, картину мира нельзя реконструировать как логическую целостность, мифологему реальности, стройную и взаимосвязанную. Но при попытке такой реконструкции окажется, что исходные пункты этой мифологемы, на которых, собственно, и держится весь каркас реконструкции, абсолютно необъяснимы изнутри ее самой и в них содержатся значительные внутренние противоречия[7]. Более того, несмотря на то что присутствующая в данной картине мира внутренняя логика может восприниматься членами этноса как нормативная, на деле она оказывается таковой лишь отчасти. В один и тот же период различные группы внутри этноса могут иметь разные картины мира, у которых имеется общий каркас, но различаются сами здания (схемы), и логика поведения, исходящая из одного источника, на практике проявляется совершенно различным, порой даже противоположным образом.

Кроме того, этническая картина мира сильно меняется с течением времени, причем люди не всегда осознают культурные разрывы, которые могут быть очевидны для исследователя. Неизменными оказываются лишь логически необъяснимые, принятые в этнической картине мира за аксиому, блоки, которые внешне могут выражаться в самой разнообразной форме. На их основе этнос выстраивает новые и новые картины мира – такие, которые обладают наибольшими адаптивными свойствами в данный период его существования.

На проблему можно посмотреть и с другой стороны. Почему продукт психологической рационализации, каковым является этническая картина мира, при попытке ее воссоздать в эксплицитной форме, будет допускать натяжки, а порой и существенные искажения реальности, незаметные ему самому? Ответ в том, что эти искажения являются следствием действия защитных механизмов его психики, которые репрессируют информацию, способную вызвать деструкцию этнического сознания. Причем репрессии подвергается та информация, которая противоречит этническим константам, то есть не конкретной, принятой в тот или иной исторический момент членами данного этноса (или некой группой внутри этноса) традиции, а тем внелогическим понятиям, которые служат каркасом и подоплекой этнической традиции в любой ее модификации, противоречит не конкретным формам выражения этих понятий, а их глубинному содержанию, бессознательным образам, которые лежат в основании рационализации опыта, полученного из внешнего мира, превращения этого опыта в своеобразный элемент культуры – этническую картину мира. Таким образом, защитный барьер стоит между внешней реальностью и структурообразующими моментами этнического бессознательного, этническими константами.

Функция этого барьера двойная. С одной стороны, он вытесняет из сознания и препятствует проникновению в бессознательные слои психики всех тех представлений, которые способны нанести ущерб целостности этнических констант. В частности, цензуре подлежит и информация о чужом опыте, о принципиально иных картинах мира: они предстают перед носителем традиционного сознания как неконкурентоспособные.

С другой стороны, защитный барьер контролируют импульсы бессознательного, направленные на внешний мир. Благодаря действию защитных механизмов этнические константы никогда не обнаруживают своего содержания непосредственно, и член этноса сам не видит тех моментов, которые являются для него центральными, и поэтому не в состоянии подвергнуть их критике. В его сознании они всегда всплывают лишь в виде представлений по поводу каких-то определенных проблем или объектов, то есть в форме максимально конкретизированной. Проходя через защитный барьер этнические константы как бы дробятся: в зону сознания они вступают не как правило, общее для множества самых различных явлений, а как представление о наиболее удобном способе действия в данном случае.

Более того, формы конкретных проявлений этнических констант могут быть столь пестры, разнообразны, что увидеть за ними общую закономерность порой действительно трудно. Многообразие форм проявления этнических констант обеспечивает их максимальную неуязвимость. В случае очевидного противоречия этнических констант реальности под угрозу ставятся не сами этнические константы, а конкретные формы их выражения.

Так, некая поведенческая норма может быть откинута индивидом или обществом как несостоятельная, но бессознательная подоплека этой нормы остается незадетой и найдет свое отражение в других формах. В период смены модификаций традиционного сознания этноса этнические константы просто меняют свою одежду.

Что представляют собой этнические константы?

Они являются теми механизмами (о которых мы говорили в начале этой главы), снимающие психологическую угрозу со стороны окружающего мира и обеспечивающие члену этноса возможность действовать. И именно их мы будем рассматривать в качестве «центральной зоны» культуры. Происхождение «центральной зоны» адаптивное: она представляет первичный слой психологической адаптации человека – тот слой, о котором мы говорили, когда рассматривали этническую культуру, как защитный механизм. Этнические константы не могут не включать следующие бессознательные образы:

Ø локализацию источника зла;

Ø локализация источника добра;

Ø представление о способе действия, при котором добро побеждает зло.

Этническими константами являются не наполнение этих образов, а общие приписываемые им характеристики и их диспозиция – расположение друг по отношению к другу и характер их взаимодействия. Конкретное содержание этих парадигм может меняться – и тогда возникают новые модификации этнической традиции. Но оно в любом случае будет таким, что общие характеристики этих образов, их диспозиция и представление о модусе действия останутся неизменными.

На основании этнических констант формируются адаптационно-деятельностные модели культуры. Вокруг этих констант кристаллизуется культурно-этническая традиция в различных ее модификациях.

Заключение

Межкультурные коммуникация представляет собой содержательный и сложный процесс, который включает в себя многочисленные сообщения, посылаемые множеством способов. Культура оказывает всепроникающее влияние на кодирование и декодирование вербальных и невербальных сигналов. Из-за этого влияния в межкультурной коммуникации неизбежны конфликты и непонимание.

Чтобы преодолеть эти препятствия, ученые предложили модель личностного роста, в фокусе которой находятся регулирование эмоций и вдумчивость. Индивиды, которые могут задействовать эти процессы, способны повысить свою межкультурную сенситивность, создавать новые ментальные категории, уважать культурные различия, быть открытыми для них и проявлять эмпатию по отношению к другим людям.

Исследователи межкультурной коммуникации добились значительного прогресса в выделении уникальных компонентов процесса межкультурной коммуникации. Однако предстоит сделать еще очень много. Например, многие исследования в этой области основаны на анкетных опросах, которые используют либо реальные, либо воображаемые ситуации в прошлом, что вызывает вопросы относительно их эквивалентности реальным жизненным ситуациям. Необходимы дальнейшие исследования, которые включали бы когнитивные способности, эмоции и поведение в фактические эпизоды межкультурной коммуникации, протекающие в реальном времени.

Будущие исследования также должны учесть многие из существующей идей («камни преткновения», межкультурная сенситивность, разрешение конфликта, регулирование эмоций), превратить их в содержательные и полезные программы вмешательства, а затем обобщить данные об их эффективности, которые показали бы, насколько они помогают улучшить межкультурную коммуникацию. Хотя подобные данные уже имеются, они носят в литературе более спорадический характер, чем результаты базовых исследований. Учитывая важность прикладных исследований вмешательства в этой области психологии, такие данные заслуживают в будущем большего внимания.

Одним из дальнейших шагов в этой сфере исследований должно стать создание психометрически валидных тестов, которые предсказывали бы, насколько успешно поведут себя индивиды в межкультурной коммуникации и адаптации.

Список использованной литературы

1. Дмитриев Г.Д. Многокультурное образование. – М.: Народное образование, 1999.

2. Дружинин В.Н. Психология общих способностей. – СПб.: Питер, 2000.

3. Кочетков В.В. Психология межкультурных различий: Учебное пособие для вузов. – М., 2002.

4. Лебедева Н. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. – М., 1999.

5. Лурье С.В. Историческая этнология. – М., 1998.

6. МакМаллин Р. Практикум по когнитивной терапии: Пер. с англ. – СПб.: Речь, 2001.

7. Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. – М.: 1983.

8. Мацумото Д. Психология и культура. – СПб.: Питер, 2002.

9. Стефаненко Т. Этнопсихология. – М., 1999.

10. Флиер А.Я. Культурогенез. – Москва: Российский институт культурологии, 1995.

[1] Мацумото Д. Психология и культура. – СПб.: Питер, 2002. С. 10-11.

[2] Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. – М.: 1983. С. 135.

[3] Флиер А.Я. Культурогенез. – Москва: Российский институт культурологии, 1995. С. 72-73.

[4] Кочетков В.В. Психология межкультурных различий: Учебное пособие для вузов. – М., 2002. С. 147-148.

[5] Мацумото Д. Психология и культура. – СПб.: Питер, 2002. С. 224.

[6] Лурье С.В. Историческая этнология. – М., 1998. С. 183.

[7] Лебедева Н. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. – М., 1999. С. 92.