Психоанализ и проблема человека. Гениальность и помешательство

Психоанализ и проблема человека. Гениальность и помешательство

551-8460

            РЕФЕРАТ ПО ФИЛОСОФИИ НА ТЕМУ:

                 Психоанализ и проблема человека.

                          “ ГЕНИАЛЬНОСТЬ

                                  И

                ПОМЕШАТЕЛЬСТВО.”

                                      Параллель

                            между великими людьми

                                    и помешанными

                                                                по Чезаре Ломброзо.  

                                     Содержание:

I. Введение и исторический обзор.

II. Сходство гениальных людей с помешанными.

III. Влияние атмосферных явлений на гениальных людей и помешанных.

IV. Влияние метеорологических явлений на рождение гениальных людей.

V. Разновидности маттоидов-графоманов.                                       (по Ч. Ломброзо)

VI.“Пророки” и революционеры.

VII. Исключительные особенности гениальных  людей.   Заключение.

«Гений -человек одержимый,

но он творец...»

             Н. А. Бердяев.

“Гениальность и помешательство”.              

                                     I.

Введение и исторический обзор.

   К сожалению порой с помощью неумолимого анализа разрушают и уничтожают одну за другой те светлые, радужные иллюзии, которыми обманывает и возвеличивает себя человек. Так в силу роковой необходимости он приходит к убеждению, что любовь есть, в сущности, не что иное, как взаимное влечение тычинок и пестиков... а мысли - простое движение молекул. Даже гениальность - эта единственная державная власть, принадлежавшая человеку, перед которой не краснея можно преклонить колени, - даже ее многие психиатры поставили на один уровень со склонностью к преступлениям, даже в ней видят только одну из тератологических форм человеческого ума, одну из разновидностей сумасшествия.

       Ещё Аристотель, этот великий родоначальник и учитель всех философов, заметил, что под влиянием приливов крови к голове “многие индивидуумы делаются поэтами, пророками или прорицателями и что Марк Сиракузский писал довольно хорошие стихи, пока был маньяком, но, выздоровев, совершенно утратил эту способность”.

Он же говорит в другом месте: “Замечено, что знаменитые поэты, политики и художники были частью меланхолики и помешанные, частью - мизантропы, как Беллерофонт. Даже в настоящее время мы видим то же самое в Сократе, Эмпидокле, Платоне и других, и сильнее всего в поэтах. Люди с холодной, изобильной кровью бывают робки и ограниченны, а люди с горячей кровью - подвижны, остроумны и болтливы”.

Платон утверждает, что “бред совсем не есть болезнь, а, напротив, величайшее из благ, даруемых нам  богами; под влиянием бреда дельфийские додонские прорицательницы оказали тысячи услуг гражданам Греции, тогда как в обыкновенном состоянии они приносили мало пользы или же совсем оказывались бесполезными... Особый род бреда, возбуждаемого Музами, вызывает в простой и непорочной душе человека способность выражать в прекрасной поэтической форме подвиги героев, что содействует просвещению будущих поколений”.

Демокрит даже прямо говорил, что не считает истинным поэтом человека, находящегося в здравом уме. Excludit sanos, Helcone poetas.

Вследствие подобных взглядов на безумие древние народы относились к помешанным с большим почтением, считая их вдохновленными свыше, что подтверждается, кроме исторических фактов, еще и тем, что слова mania - по-гречески, navi и mesugan - по-еврейски, а nigrata - по-санкритски означают и сумасшествие и пророчество.

Феликс Платер утверждает, что знал многих людей, которые, отличаясь замечательным талантом в разных искусствах, в то же время были помешанными. Помешательство их выражалось нелепой страстью к похвалам, а также странными и неприличными поступками. Между прочим, Платер встретил при дворе пользовавшихся большой славой архитектора, скульптора и музыканта, несомненно сумасшедших. А Паскаль постоянно говорил, что величайшая гениальность граничит с полнейшим сумасшествием, и впоследствии доказал это на собственном примере.

                               II.

Сходство гениальных людей с помешанными.

Как ни жесток и печален такого рода парадокс, но, рассматривая его с научной точки зрения, можно сказать, что в некоторых отношениях он вполне основателен, хотя с первого взгляда и кажется нелепым.

Многие из великих мыслителей подвержены, подобно помешанным, судорожным сокращениям мускулов и отличаются резкими, так называемыми “хореическими” телодвижениями. Так о Ленау и Монтескье рассказывают, что на полу у столов, где они занимались, можно было заметить углубления от постоянного подергивания их ног. Наполеон страдал постоянным подёргиванием правого плеча и губ, а во время припадков гнева - также и икр. “Я, вероятно, был очень рассержен, - сознавался он сам однажды после горячего спора с Лоу, потому что чувствовал дрожание своих икр, чего со мной давно уже не случалось”. Пётр Великий был подвержен подёргиваниям лицевых мускулов, ужасно искажавших его лицо.

 Чезаре Ломброзо на основании закона о равновесии между силой и материей, управляющего всем миром живых существ, вывел и другие, более изумительные аналогии: например, седина и облысение, худоба тела, а также плохая мускульная и половая деятельность, свойственные всем помешанным, очень часто встречаются и у великих мыслителей. Цезарь “боялся” бледных и худых Кассиев. Д’Аламбер, Фенелон, Наполеон были в молодости худы, как скелеты. О Вольтере Сегюр пишет: “Худоба доказывает, как много он работает, изможденное и сгорбленное тело его служит только оболочкой, сквозь которую как будто видишь душу и гений этого человека”.

Бледность всегда считалась принадлежностью и даже украшением великих людей. Кроме того, мыслителям наравне с помешанными свойственны: постоянное переполнение мозга кровью (гиперемия), сильный жар в голове и охлаждение конечностей, склонность к острым болезням мозга и слабая чувствительность к голоду и холоду.

О гениальных людях, точно так же как и о сумасшедших, можно сказать, что они всю жизнь остаются одинокими, холодными, равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества. Микеланджело постоянно твердил, что “его искусство заменяет ему жену”. Гёте, Гейне, Байрон, Челлини, Наполеон, Ньютон хотя и не говорили этого, но своими поступками доказывали еще нечто худшее.

Нередки случаи, когда вследствие тех же причин, которые так часто вызывают сумасшествие, то есть вследствие болезней и повреждения головы, самые обыкновенные люди превращаются в гениальных. Вико в детстве упал с высочайшей лестницы и раздробил себе правую теменную кость. Гратри, вначале плохой певец, сделался знаменитым артистом после сильного ушиба головы бревном. Мабильон, смолоду совершенно слабоумный, достиг известности своими талантами, которые развились в нём вследствие полученной им раны в голову.

Ещё за несколько месяцев до усиления своей  болезни Гейне писал о себе (Correspondance inedite. Paris, 1877): “Моё умственное возбуждение есть скорее результат болезни, чем гениальности - чтобы хоть немного утешить мои страдания, я сочинял стихи. В эти ужасные ночи, обезумев от боли, бедная голова моя мечется из стороны в сторону и заставляет звенеть с жестокой веселостью бубенчики изношенного дурацкого колпака”.

Этой зависимостью гения от патологических изменений отчасти можно объяснить любопытную особенность гениальности по сравнению с талантом: она является чем-то бессознательным и проявляется совершенно неожиданно.

Юрген Мейер говорит, что талантливый человек действует строго обдуманно; он знает, как и почему он пришел к известной теории, тогда как гению это совершенно неизвестно: всякая творческая деятельность бессознательна.

Те из гениальных людей, которые наблюдали за собою, говорят, что под влиянием вдохновения они испытывают какое-то невыразимо приятное лихорадочное состояние, во время которого мысли невольно родятся в их уме и брызжут сами собою, точно  искры из горячей головни.

Наполеон говорил, что исход битв зависит от одного мгновения, от одной мысли, временно оставшейся бездеятельной; при наступлении благоприятного момента она вспыхивает, подобно искре, и в результате является победа (Моро). Сократ первый указал на то, что поэты создают свои произведения не вследствие старания или искусства, но благодаря некоторому природному инстинкту. Таким же образом прорицатели говорят прекрасные вещи, совершенно не сознавая этого.

“Все гениальные произведения, - говорит Вольтер в письме к Дидро, - созданы инстинктивно. Философы целого мира вместе не могли бы написать Армиды Кино или басни “Мор зверей”, которую Лафонтен диктовал, даже не зная хорошенько, что из нее выйдет. Корнель написал трагедию “Гораций” так же инстинктивно, как птица вьет гнездо”.

Таким образом, величайшие идеи мыслителей, подготовленные, так сказать, уже полученными впечатлениями и в высшей степени чувствительной организацией субъекта, родятся внезапно и развиваются настолько же бессознательно, как и необдуманные поступки помешанных. Этой же бессознательностью объясняется непоколебимость убеждений в людях, фанатически усвоивших себе известные убеждения. Но как только прошел момент экстаза, возбуждения, гений превращается в обыкновенного человека или падает еще ниже, так как отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры. Не подлежит никакому сомнению, что между помешанным во время припадка и гениальным человеком, обдумывающим и создающим свое произведение, существует полнейшее сходство. Латинская пословица гласит: “Aut insanit homo, aut versus fecit” (“Или безумец, или стихоплет”).

Очевидно, все они инстинктивно употребляли такие средства, которые временно усиливают прилив крови к голове в ущерб остальным членам тела. Здесь кстати упомянуть о том, что многие  из даровитых и в особенности гениальных людей злоупотребляли спиртными напитками. Не говоря уже об Александре Великом, который под влиянием опьянения убил своего лучшего друга и умер после того, как десять раз осушил кубок Геркулеса, - самого Цезаря солдаты часто приносили домой на своих плечах. Сократ, Сенека, Алкивиад, Катон, а в особенности Септимий Север и Махмуд II до такой  степени отличались невоздержанностью, что все умерли от белой горячки. Тассо писал в одном из своих писем: “Я не отрицаю, что я безумец; но мне приятно думать, что мое безумие произошло от пьянства и любви, потому что  я действительно пью много”.

Немало пьяниц встречается и в числе великих музыкантов, например Дюссек, Гендель и Глюк, говоривший, что “он считает вполне справедливым любить золото, вино и славу, потому что первое дает ему средство иметь второе, которое, вдохновляя, доставляет ему славу”. Впрочем, кроме вина, он любил так же водку и наконец опился ею.

Замечено, что почти все великие создания мыслителей получают окончательную форму или по крайней мере выясняются под влиянием какого-нибудь специального ощущения, которое играет здесь, так сказать, роль капли соленой воды в хорошо устроенном вольтовом столбе. Факты доказывают, что все великие открытия были сделаны под влиянием органов чувств, как это подтверждает и Молешотт. Несколько лягушек, из которых предполагалось приготовить целебный отвар для жены Гальвани, стали причиной открытия гальванизма. Изохронические (одновременные) качания люстры и падение яблока натолкнули Ньютона и Галилея на создание великих систем. Взглянув на какого-то носильщика, Леонардо задумал своего Иуду, а Торвальдсен нашел подходящую позу для сидящего ангела при виде кривляний своего натурщика и т.д.

Но ведь точно так же известные ощущения вызывают помешательство или служат исходной точкой его, являясь иногда причиной самых страшных припадков бешенства. Сколько людей были вовлечены в убийство, поджог или разрывание могил при виде топора, пылающего костра и трупа!

Следует еще прибавить, что вдохновение, экстаз всегда переходят в настоящие галлюцинации, потому что человек видит тогда предметы, существующие лишь в его воображении. Так Гросси рассказывал, что однажды ночью, после того как он долго трудился над описанием появления призрака Прина, он увидел этот призрак перед собою и должен был зажечь свечу, чтобы избавиться от него. Баль рассказывает о сыне Рейнолдса, что он мог  делать до трехсот портретов в год, так как ему было достаточно посмотреть на кого-нибудь в продолжение получаса, пока он набрасывал эскиз, чтобы потом уже это лицо постоянно было перед ним, как живое. Лютер слышал от сатаны аргументы, которых раньше он не мог придумать сам.

Если мы обратимся теперь к решению вопроса - в чём именно состоит физиологическое отличие гениального человека от обыкновенного, то, на основании автобиографий и наблюдений, найдем, что по большей части вся разница между ними заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого. Дикарь или идиот малочувствительны к физическим страданиям, страсти их немногочисленны, из ощущений же  воспринимаются ими лишь те, которые непосредственно касаются их в смысле удовлетворения жизненных потребностей. По мере развития умственных способностей впечатлительность растет и достигает наибольшей силы в гениальных личностях, являясь источником их страданий и славы. Эти избранные натуры более чувствительны в количественном и качественном отношении, чем простые смертные, а воспринимаемые ими впечатления отличаются глубиною, долго остаются в памяти и комбинируются различным образом. Мелочи, случайные обстоятельства, подробности, незаметные для обыкновенного человека, глубоко западают им в душу и перерабатываются на тысячу ладов, чтобы воспроизвести то, что обыкновенно называют творчеством, хотя это только бинарные и кватернарные  комбинации ощущений.

“Галлер писал о себе: “Что осталось у меня, кроме впечатлительности, этого могучего чувства, являющегося следствием темперамента, который живо воспринимает радости любви и чудеса науки? Свойственная мне чувствительность, конечно, и придает моим стихотворениям тот страстный тон, которого нет у других поэтов”.

“Природа не создала более чувствительной души, чем моя”, - писал о себе Дидро. В другом месте он говорит: “Увеличьте число чувствительных людей, и вы увеличите количество хороших и дурных поступков”.

Стерн, после Шекспира наиболее глубокий из поэтов-психологов, говорит в одном письме: “Читая биографии древних героев, я плачу о них, как будто о живых людях... Вдохновение и впечатлительность - единственные орудия гения. Последняя вызывает в нас те восхитительные ощущения, которые придают большую силу радости и вызывают слёзы умиления”.

Известно, в каком рабском подчинении находились Альфьери и Фосколо у женщин, не всегда достойных такого обожания. Красота и любовь Форнарины служили для Рафаэля источником вдохновения не только в живописи, но и в поэзии.

А как рано проявляются страсти у гениальных людей!

Данте и Альфьери были влюблены в девять лет, Руссо - в одиннадцать, Каррон и Байрон - в восемь. С последним уже на шестнадцатом году сделались судороги, когда он узнал, что любимая им девушка выходит замуж. “Горе душило меня, - рассказывает он, - хотя половое влечение мне было еще не знакомо, но любовь я чувствовал до того страстную, что вряд ли и впоследствии испытал более сильное чувство”.

Лорби видел ученых, падавших в обморок от восторга при чтении сочинений Гомера.

Живописец Франчиа умер от восхищения, после того как увидел картину Рафаэля.

Но именно эта слишком сильная впечатлительность гениальных или только даровитых людей является в громадном большинстве случаев причиною их несчастий, как действительных, так и воображаемых.  Гений раздражается всем, и что для обыкновенных людей кажется просто булавочными уколами, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала. Болезненная впечатлительность порождает также и непомерное тщеславие, которым отличаются не только люди гениальные, но и вообще ученые, начиная с древнейших времен; в этом отношении те и другие представляют большое сходство с мономаньяками, страдающими горделивым помешательством.

“Человек - самое тщеславное из животных, а поэты - самые тщеславные из людей”, - писал Гейне, подразумевая, конечно, и самого себя. В другом письме он говорит: “Не забывайте, что я -

- поэт и потому думаю, что каждый должен бросить все свои дела и заняться чтением стихов”.

Поэт Люций не вставал с места при появлении Юлия Цезаря в собрании поэтов, потому что считал себя выше его в искусстве стихосложения.

Шопенгауэр приходил в ярость и отказывался платить по счетам, если его фамилия была написана через два “n”.

Все , кому выпало на долю редкое счастье жить в обществе гениальных людей, поражались их способностью перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования и во всём находить повод  к глубокой, бесконечной меланхолии. Эта способность обусловливается именно более сильным развитием умственных сил, благодаря которым даровитый человек более способен находить истину и в то же время легче придумывает ложные доводы в подтверждение основательности своего мучительного заблуждения. Отчасти мрачный взгляд гениев  на окружающее зависит, впрочем, и от того, что, являясь новаторами в умственной сфере, они с непоколебимой твердостью отталкивают от себя большинство дюжинных людей.

Но все-таки главнейшую причину меланхолии и недовольства жизнью избранных натур по Ч.Ломброзо составляет закон  динамизма и равновесия, управляющий также и нервной системой, закон, по которому вслед за чрезмерной тратой или развитием силы является чрезмерный упадок той же самой силы, - -закон, вследствие которого ни один из жалких смертных не может проявить известной силы без того, чтобы не поплатиться за это в другом отношении, и очень жестоко, наконец, тот закон, которым обусловливается неодинаковая степень совершенства их собственных произведений.

Меланхолия, уныние, застенчивость, эгоизм - вот жестокая расплата за высшие умственные дарования, которые они тратят, подобно тому как злоупотребления чувственными наслаждениями влекут за собою различные расстройства.

Гёте, сам холодный Гёте, сознавался, что его настроение бывает то чересчур веселым, то чересчур печальным.

Ч.Ломброзо: “Вообще, я не думаю, чтобы в мире нашелся хотя один великий человек, который, даже в минуты полного блаженства, не считал бы себя, без всякого повода, несчастным и гонимым или хотя бы временно не страдал мучительными припадками  меланхолии”.

Иногда чувствительность искажается и делается односторонней, сосредоточиваясь на одном каком-нибудь пункте. Несколько идей известного порядка и некоторые особенно излюбленные ощущения понемногу приобретают значение главного (специфического) стимула, действующего на мозг великих людей и даже на весь организм.

Пуассон говорил, что жить стоит лишь для того, чтобы заниматься математикой. Д’Аламбер и Менаж, спокойно переносившие самые мучительные операции, плакали от легких уколов критики. Лючио де Лансеваль смеялся, когда ему отрезали ногу, но не мог вынести резкой критики Жофруа.

Следует еще заметить, что среди гениальных или скорее ученых людей часто встречаются те узкие специалисты, которых Вахдакоф называет “монотипичными” субъектами; они всю жизнь занимаются одним каким-нибудь выводом, сначала занимающим их мозг и затем уже охватывающим его всецело: так, Бекман в продолжение целой жизни изучал патологию почек, Фреснер - луну, Мкейер - муравьев, что представляет огромное сходство с мономанами.

Вследствие такой преувеличенной и сосредоточенной чувствительности великих людей и помешанных чрезвычайно трудно убедить или разубедить в чём бы то ни было. И это понятно: источник истинных и ложных представлений лежит у них глубже и развит сильнее, нежели у людей обыкновенных, для которых мнения составляют только основную форму, род одежды, меняемой по прихоти моды или по требованию обстоятельств. Отсюда следует, с одной стороны, что не должно    никому верить безусловно, даже великим людям, а с другой стороны, что моральное лечение мало приносит пользы помешанным.

Крайнее и одностороннее развитие чувствительности, без сомнения, служит причиною тех странных поступков вследствие временной анестезии и анальгезии, которые свойственны великим гениям наравне с помешанными.

Так, о Ньютоне рассказывают, что однажды он стал набивать себе трубку пальцем своей племянницы и что, когда ему случалось уходить из комнаты, чтобы принести какую-нибудь вещь, он всегда возвращался, не захватив ее. Бетховен и Ньютон, принявшись - один за музыкальные композиции, а другой за решение задач, до такой степени становились нечувствительными к голоду, что бранили слуг, когда те приносили им кушанья, уверяя, что они уже пообедали. Джиоия в припадке творчества написал целую главу на доске письменного стола вместо бумаги.

Подобным же образом объясняется, почему великие гении не могут иногда усвоить понятий, доступных самым дюжинным умам, и в то же время высказывают такие смелые идеи, которые большинству кажутся нелепыми. Дело в том, что большей впечатлительности соответствует и большая ограниченность мышления. Ум, находящийся под влиянием экстаза, не воспринимает слишком простых и лёгких положений, не соответствующих его мощной энергии. Так, Монж, делавший самые сложные дифференциальные вычисления, затруднялся в извлечении квадратного корня, хотя эту задачу легко решил бы всякий ученик.

Гаген считает оригинальность тем качеством, которое резко отличает гений от таланта. Точно так же Юрген Мейер говорит: “Фантазия талантливого человека воспроизводит уже найденное, фантазия гения - совершенно новое. Первая делает открытия и подтверждает их, вторая изобретает и создает. Талантливый человек - это стрелок, попадающий в цель, которая кажется нам труднодоступной; гений попадает в цель, которой нам даже и не видно. Оригинальность - в натуре гения”.

Гений обладает способностью угадывать то, что ему не вполне известно: например Гёте подробно описал Италию, еще не видавши ее. Именно вследствие такой прозорливости, возвышающейся над общим уровнем, и благодаря тому, что гений, поглощенный высшими соображениями, отличается от толпы в сверхпоступках или даже, подобно сумасшедшим (но в противоположность талантливым людям), обнаруживает склонность к беспорядочности, - гениальные натуры встречают презрение со стороны большинства, которое, не замечая промежуточных пунктов в их творчестве, видит только расхождение сделанных ими выводов с общепризнанными и странности в их поведении. Сколько академиков с улыбкой сострадания отнеслись к бедному Марцоло, который открыл совершенно новую область филологии; Больяи, открывшего четвертое измерение и написавшего анти-Евклидову геометрию, назвали геометром сумасшедших и сравнивали с мельником, который вздумал  бы перемалывать камни для получения муки.

Есть страны, где уровень образования очень низок и где поэтому с презрением относятся не только к гениальным, но даже к талантливым людям. Но оригинальность, хотя почти всегда бесцельная, нередко замечается так же в поступках людей помешанных, в особенности же в их сочинениях, которые только вследствие этого получают иногда оттенок гениальности. Между прочим, гениальные люди отличаются наравне с помешанными и склонностью к беспорядочности, и полным неведением практической жизни, которая кажется им такой ничтожной в сравнении сих мечтами.

Оригинальностью же обуславливается склонность гениальных и душевнобольных людей придумывать новые, непонятные для других слова или придавать известным словам особый смысл и значение, что мы находим у Вико, Каррадо, Альфьери, Марцоло и Данте.

                                                      III.

Влияние

атмосферных явлений

на гениальных людей и помешанных.

На основании целого ряда тщательных наблюдений, производившихся в продолжении трех лет  в клинике, Ч.Ломброзо убедился, что психическое состояние помешанных изменяется под влиянием колебаний барометра и термометра. “Изучение 23 602 случаев доказало мне, что развитие  умопомешательства совпадает обыкновенно с повышением  температуры весной и летом и даже идет параллельно  с ним, но при этом весенняя жара, вследствие контраста с зимним холодом, действует еще сильнее летней, тогда как сравнительно ровная теплота августовских дней оказывает менее губительное влияние.” Полнейшая аналогия с этими явлениями замечается и в тех людях, которых - трудно сказать, благодетельная или жестокая, - природа щедро одарила умственными способностями. Редкие из этих людей не говорили сами, что атмосферные явления  производят на них громадное влияние. В своих личных сношениях и в письмах они постоянно жалуются на вредное действие на них изменений температуры, с которым они должны иногда выдерживать ожесточенную борьбу, чтобы уничтожить или смягчить роковое влияние дурной погоды, ослабляющей и задерживающей смелый полет их фантазии. “Когда я здоров и погода ясная, я чувствую себя порядочным человеком”, - писал Монтень. “Во время сильных ветров мне кажется, что мозг у меня не в порядке”, - говорил Дидро.  

Наполеон, сказавший, что “человек есть продукт физических  и нравственных условий”, не мог выносить легкого ветра и до того любил тепло, что приказывал топить в комнате даже в июле. Кабинеты Вольтера и Бюффона отапливались во всякое время года. Руссо говорил, что солнечные лучи в летнюю пору вызывают в нем творческую деятельность, и он подставлял под них свою голову в самый полдень.

Байрон говорил о себе, что боится холода, точно газель. Гейне уверял, что  он более способен писать стихи во Франции, чем в Германии с ее суровым  климатом . “Гром гремит, идет снег, - пишет он в одном из своих писем, - в камине у меня мало огня, и письмо мое холодно”.

Салваторе  Роза, по словам леди Морган, смеялся в молодости над тем преувеличенным значением, какое будто бы оказывает погода на творчество гениальных людей, но, состарившись, оживлялся и получал способность мыслить лишь с наступлением весны; в последние годы жизни он мог заниматься живописью только летом. В мае Шиллер писал: “Я надеюсь сделать много, если погода не изменится к худшему”.

Из всех этих примеров можно уже с некоторым основанием сделать вывод: высокая температура, благоприятно действующая на растительность, способствует, за немногими исключениями, и продуктивности гения, подобно тому как он вызывает более сильное возбуждение в помешанных.

Ч. Ломброзо утверждает: “Если бы историки, исписавшие столько бумаги и потратившие столько времени на подробнейшее изображение жестоких битв или авантюрных предприятий, осуществленных королями и героями, если бы эти историки с такой же тщательностью исследовали  достопамятную эпоху, когда было сделано то или другое великое открытие или когда было задумано замечательное произведение искусства, то они почти наверное убедились бы, что в наиболее знойные месяцы и дни оказываются самыми плодовитыми не только для всей физической природы, но также и для гениальных умов”.

При всей кажущейся неправдоподобности такого влияния оно подтверждается множеством несомненных фактов. Данте сочинил свой первый сонет 15 июня 1282 года, весной 1300 года он написал “Vita nuova”, а 3 апреля начал писать свою великую поэму.

Мильтон задумал свою поэму весной.

Галилей открыл кольцо Сатурна в апреле 1611 года.

Лучшие вещи Фосколо были написаны в июле и августе.

Вольтер написал “Танкреда” в августе.

Байрон окончил в сентябре 4-ю песню “Pelligrinaggio”, в июле  “Пророчество Данте”, а летом в Швейцарии - “Шильонского узника”, “Мрак” и “Сон”.

Леонардо да Винчи задумал статую Франческо Сфорца и начал писать свое сочинение “О свете и тени” 23 апреля 1490 года.

Первая мысль  об открытии Америки явилась у Колумба в конце мая и в начале июня 1474 года, когда он задумал отыскать западный путь в Индию.

Кеплер в мае 1618 года открыл законы движения мировых тел.

Открытие Скиапарелли относительно падающих звезд было сделано в августе 1866 года.

Никольсон открыл окисление металлов с помощью вольтова столба летом 1800 года    и так далее.

 Однако, надо сказать, что почти все произведения великих умов, и в особенности открытия в физике, являются  не результатом мгновенного вдохновения, а скорее следствием целого ряда непрерывных и медленных изысканий со стороны живших в прежнее время ученых, так что новейший изобретатель есть, в сущности, только компилятор, трудам которого не применима хронология, так как приведенные числа определяют скорее время окончания того или другого произведения, чем тот момент, когда оно было задумано. Но под ту же категорию можно подвести и почти все остальные проявления человеческой деятельности, даже наименее произвольные. Оплодотворение, например, и то зависит от хорошего питания организма и от наследственности; сама смерть и сумасшествие лишь, по-видимому, обуславливаются непосредственными или случайными причинами, но в сущности они находятся в полнейшей зависимости, с одной стороны, от атмосферных явлений, а с другой - от органических условий; во многих случаях можно сказать, что смерть и сумасшествие бывают подготовлены заранее и время наступления их с точностью обозначено в момент самого рождения индивида.

                             IV.

Влияние

метеорологических явлений

на рождение гениальных людей.

Убедившись в громадном влиянии метеорологических явлений на творческую деятельность гениальных людей, легко понять, что и на их рождение климат и строение почвы должны также оказывать могущественное действие.

Несомненно, что раса (например, в латинской и греческой расе больше великих людей, чем в других), политические движения, свобода мысли и слова, богатство страны, наконец, близость литературных центров - все это оказывает большое влияние на появление гениальных людей, но несомненно также, что не меньшее значение имеют в этом отношении температура и климат.

Уже издавна замечено было как простонародьем, так и учеными, что в гористых странах с теплым климатом бывает особенно много гениальных людей. Народная тосканская поговорка гласит: “У горцев ноги толстые, а мозги нежные”. Веджецио писал: “Климат влияет не только на физическое, но и на душевное здоровье; Минерва избрала  своим местопребыванием город Афины за его благорастворенный воздух, вследствие чего там родятся мудрецы”. Цицерон тоже не раз упоминает о том, что в Афинах, благодаря теплому климату, родятся умные люди, а в Фивах, где климат суровый, - глупые. П свидетельству Вазари, Микеланджело говорил ему: “Если мне удалось создать что-нибудь действительно хорошее, то я обязан этим чудному воздуху вашего родного Ареццо”. Маколей говорит, что Шотландия одна из беднейших стран Европы, занимает в ней первое место по числу ученых и писателей; ей принадлежат: Михаил Скотт, Непер - изобретатель логарифмов, затем Буханан, Вальтер Скотт, Байрон, Джонстон и отчасти Ньютон.

Флоренция, где климат очень мягок, а почва чрезвычайно холмиста, доставила Италии самую блестящую плеяду великих людей. Данте, Джотто, Макиавелли, Люлли, Леонардо, Челлини, Беато Анджелико, Андреа дель Сарто, Веспуччи, Боккаччо, Альберти, Николини и Донати и др. - вот главные имена, которыми имеет право гордиться этот город.

Напротив, Пиза, находящаяся в научном отношении как университетский город в не менее благоприятных условиях, чем Флоренция, дала по сравнению с нею даже  значительно меньшее число выдающихся генералов и политиков, что и было причиною ее падения, несмотря на помощь сильных союзников. Из великих же людей Пизе принадлежит только Никколо Пизано, Джиунта и Галилей, родители которого были, однако, флорентийцами. А между тем Пиза отличается от Флоренции единственно своим низменным местоположением.

Наконец, как богата гениальными людьми гористая провинция Ареццо, где родились Микеланджело, Петрарка, Гвидо Рени, Реди, Вазари и трое Аретино. Далее, сколько даровитых личностей были родом из Асти (Альфьери, Оджеро, С. Бруноне, Белли, Натта, Котта, Алионе, Джорджио и Вентура) и так можно продолжать до бесконечности.

Косвенное влияние окружающей природы на рождение гениальных людей представляет некоторую аналогию с влиянием ее на развитие умопомешательства.

Общеизвестный факт, что в гористых странах жители более подвержены сумасшествию, чем в низменных, подтвержден вполне психиатрической статистикой. Кроме того, новейшие наблюдения доказывают, что эпидемическое безумие встречается гораздо чаще в горах, чем в долинах. Не следует так же забывать, что холмы Иудеи были колыбелью многих пророков и что в горах Шотландии появлялись люди, одаренные ясновидением; те и другие принадлежат к числу гениальных безумцев и полупомешанных прорицателей.

                              V.

Разновидности

маттоидов-графоманов.

                                          (по Ч. Ломброзо)

Маттоидами-графоманами Чезаре Ломброзо называет разновидность, составляющую промежуточное звено, переходную ступень между гениальными безумцами, здоровыми людьми и собственно помешанными.

Это особый тип индивидов, на которых впервые указал Маудели, назвав их “людьми с темпераментом помешанных” и которых потом Морель, Легран де Соль и Шюле назвали “страдающими наследственным неврозом”, Баллинский и др. - психопатами, а Раджи - невропатами.

Этот последний, тщательно и долго изучавший подобных субъектов  предложил разделить их на четыре категории, смотря по тому, относится ли их ненормальность к области чувственной, аффективной или интеллектуальной.

Первую категорию составляют отчасти истеричные субъекты, отчасти ипохондрики с более острой впечатлительностью, чем у других людей, и со склонностью объяснять свои воображаемые несчастья выдуманными причинами.

Ко второй категории принадлежат субъекты с извращенными инстинктами, злоупотребляющие то эксцессами, то воздержанием и склонные к различным ненормальностям. Аффективные моральные маттоиды образуют в полном  смысле слова субстрат или переходную ступень к врожденным преступникам. Обыкновенно такие личности становятся, по мнению Ломброзо, во главе тайных обществ. заседающих в кафе или политическом клубе, делаются основателями новых сект и т.д. Тщеславные до крайней степени, они зачастую совершают преступления из желания прославиться, забывая при этом, что вместе с утратой престижа лишаются и честного имени, и уважения окружающих, чего они так страстно добивались.  

Интеллектуальные маттоиды - это, по мнению Раджи, те неудержимые болтуны, которые, раз заговорив, уже не могут остановить потока своего красноречия, даже если бы и желали этого. Находясь под влиянием какого-то  лихорадочного умственного возбуждения, они говорят без логической связи и нередко приходят к выводам, совершенно противоположным тому, что они хотели доказать. Иногда у них бывает необыкновенно развита память, так что они запоминают целые страницы из прочитанного или же хорошо помнят только числа, иностранные слова, но забывают черты лица даже своих друзей. Такие субъекты очень мало отличаются от душевнобольных, страдающих горделивым помешательством и пр., и часто становятся ими при первом же поводе.

Разновидность того же типа, соединяющую интеллектуального маттоида с моральным или аффективным, представляют графоманы. Отличительная особенность маттоида -  преувеличенное мнение о себе, о своих достоинствах и вместе с тем исключительно ему свойственная способность высказывать свои убеждения больше на бумаге, чем на словах  или на деле, не возмущаясь нисколько  теми невзгодами и противоречиями, которые на каждом шагу встречаются в практической  жизни и обыкновенно не дают покоя как гениальным людям, так и  сумасшедшим. Ненормальность писателей-маттоидов не всегда легко заметить, если бы, при всей кажущейся серьезности и увлечении данной идеей, - в чем они обнаруживают сходство с мономаньяками и гениальными людьми, - к их сочинениям не примешивалось зачастую множество нелепых выводов, постоянных противоречий, многословия и главным образом себялюбия и тщеславия, составляющих преобладающее свойство гениальных людей, лишившихся рассудка.

Гито намеревался спасти республику, убив ее президента, и провозгласив себя великим законоведом и философом.

Леру, знаменитый парижский депутат, веривший в переселение душ и в каббалу, так определил любовь: “идеальность реальности одной части целого в бесконечном существе и пр.”.

Асгиль утверждал, что человек может жить вечно, лишь бы у него была вера в бессмертие.

Филапанти признавал существование трех Адамов и с величайшей точностью определял, в каком именно году они жили и чем занимались.

Бывает, однако, что среди хаотического бреда в произведениях маттоидов-графоманов попадаются совершенно новые, здравые суждения.

Пассананте в своих статьях, и особенно в разговоре иногда высказывал  меткие оригинальные суждения, заставляющие многих сомневаться в том, действительно ли он сумасшедший. Например, его изречение: “Там, где ученый теряется, невежда имеет успех”. Или вот еще другое: “История, преподаваемая народами, поучительнее той, которая изучается по книгам”.

Впрочем, ненормальность сказывается не столько в преувеличениях относительно той или другой тенденции, а, скорее, в непоследовательности, в постоянных противоречиях, так что рядом с возвышенными, иногда прекрасно изложенными взглядами встречаются суждения  жалкие, нелепые, парадоксальные, противоречащие основному плану сочинения и социальному положению автора. При чтении таких статей невольно вспоминается Дон Кихот, великодушные поступки которого вместо сочувствия вызывают улыбку сострадания, хотя в иное время их, может быть, признали бы геройскими, достойными удивления. Вообще гениальные черты составляют в произведениях маттоидов редкое исключение.

Маттоиды-гении. Промежуточные формы и незаметные градации существуют не только между сумасшедшими и здоровыми, но также между помешанными и маттоидами. Даже среди этих последних, представляющих полнейшее отсутствие гениальности, встречаются личности, до того богато одаренные, что сложно определить маттоиды это или гениальные люди.

Вполне естественно поэтому прийти к заключению, что если такие переходные ступени существуют в области, так сказать, литературного сумасшествия, то они возможны и в области криминального помешательства, и что для так называемых преступников или сумасшедших необходимо допустить смягчающие обстоятельства, хотя вряд ли найдется человеческий ум, способный провести вполне точную границу между преступлением и сумасшествием.

                             VI.

“Пророки” и революционеры.

Любопытно, каким образом великие успехи в области политики и религии народов нередко бывали вызваны или, по крайней мере, намечались благодаря помешанным или полупомешанным.

Причина такого явления очевидна: только в них, в этих фанатиках, рядом с оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность как гениальных людей, так и помешанных, а в еще большей степени гениальных безумцев, экзальтация и увлечение достигают такой силы, что могут вызвать альтруизм, заставляющий человека жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для пропаганды идей толпе, всегда враждебно относящейся ко всякой новизне и способной иногда на кровавую расправу с новаторами.

“Посмотрите, - говорит Маудсли, - как подобные субъекты умеют уловить самые сокровенные оттенки идеи, оставшиеся незамеченными более мощными умами, и благодаря этому совершенно иначе осветить данное явление. И такая способность замечается у людей, не обладающих ни гением, ни талантом; они рассматривают предмет с новых, не замеченных другими точек зрения, а в практической жизни уклоняются от общепринятого образа действий... Раз усвоив какие-нибудь верования, они уже держатся за них с несокрушимым упорством, исповедуют их горячо, не обращая внимания ни на какие препятствия и не мучаясь сомнениями, которые обуревают скептические, спокойные умы”.

Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы.

Само собою разумеется, что они не создают ничего нового, но лишь сообщают толчок движению, подготовленному временем и обстоятельствами; одержимые положительной страстью ко всякой новизне, ко всему оригинальному, они почти всегда вдохновляются только что появившимся открытием, нововведением и на нем уже строят свои выводы относительно будущего. Так, Шопенгауэр, живший в эпоху, когда пессимизм, с примесью мистицизма и восторженности, начал входить в моду, по мнению Рибо, только соединил в стройную философскую систему идеи своего времени.

Точно так же Лютер лишь резюмировал взгляды своих предшественников, доказательством чего служат проповеди Савонаролы.

С другой стороны, не следует забывать, что, когда новое учение слишком резко противоречит укоренившимся в народе убеждениям или слишком уж нелепо само по себе, оно исчезает вместе со своим провозвестником и нередко становится причиной его гибели.

Маудели говорит в своей книге “Об ответственности”, что так как помешанный не разделяет мнений большинства, то он уже по самой сущности своей является реформатором; но когда его убеждения проникают в массу, он опять остается одиноким с немногочисленным кружком лиц, ему преданных.

Следует также добавить, что помешанные всегда, начиная с древнейших времен, вызывали благоговение у простого народа.

У дикарей, например, или у древних полуварварских народов умалишенный не только не считался больным, но внушал к себе уважение; толпа трепетала перед ним, обожала его, и он нередко делался безграничным властелином над нею. В старину на  Руси точно так же  смотрели на юродивых, эпилептиков и пр., считая их пророками, людьми, вдохновенными самим Богом, и нередко даже святыми.

Существование эпидемического сумасшествия у древних евреев и собратьев их - финикиян, карфагенян и пр. - доказывается библейской историей и самим языком, в котором одни и те же слова служат для обозначения пророка, сумасшедшего и преступника. В Библии рассказывается, что Давид, опасаясь быть убитым, притворялся сумасшедшим, выпачкал себе бороду и поставил над дверью своего дома особый знак, что заставило царя Ахиза сказать: “Разве не достаточно у меня сумасшедших и без Давида?” Этот факт указывает на частое повторение случаев помешательства и на то, что помешанные были неприкосновенны, вероятно, вследствие предрассудка, перешедшего к евреям еще от арабов, у которых пророк и сумасшедший называются одинаково - “навви”.

В Алжире, по словам Бербрюгера, весьма многочисленны индивидуумы, впадающие при известных условиях в состояние, очень напоминающее конвульсионеров С. Медардо. Чтобы убедиться, каким уважением пользуются сумасшедшие в Марокко и у соседних кочующих племен, следует прочесть книгу Думмонд-Гея, который, между прочим, говорит: “По мнению берберов, лишь тело сумасшедших находится на земле, разум же их удерживается божеством на небе и возвращается к ним только в тех случаях, когда они должны говорить, вследствие чего каждое слово, ими сказанное, считается откровением”. Сам автор книги и английский консул едва не были убиты одним из этих “святых”,  бегающих всюду нередко с оружием в руках.

Турки относятся к сумасшедшим с таким же уважением, как и к дервишам, считая их наиболее близкими к божеству людьми, вследствие чего им открыт доступ даже в дома министров.

В Батаки, по словам Иды Пфейфер, человеку одержимому оказывают величайшее почтение: каждое слово его считается пророчеством, а желание - законом.

В Китае  единственной представительницей массового помешательства служит одна секта религиозных фанатиков - явление необычайное для этой  скептической нации. Кроме того, последователи Тао почитают беснующихся, помешанных и тщательно записывают их изречения, думая, что они служат выразителями мыслей беса относительно будущего.

В Океании, на острове Таити, существуют также свои пророки, то есть те же  сумасшедшие, находящиеся по мнению народа, под особым покровительством божественного духа.

В Перу кроме собственного духовенства есть еще и пророки, изрекающие разные “истины” во время припадков страшных конвульсий. Эти люди в большом почтении у простого народа, но высший класс относится к ним с презрением.

Такое сходство во взглядах на помешательство в разных странах должно обусловливаться общими причинами. Ч. Ломброзо приводит следующие:

1) Располагая лишь небольшим числом привычных ощущений, простой народ с изумлением относится ко всякому новому явлению и готов поклоняться всему необыкновенному; обожание является у него, можно сказать, необходимым рефлексом, вследствие каждого слишком сильного  нового впечатления.

2) Некоторые из помешанных обладают необыкновенной физической силой, а народ уважает силу.

3) Нередко они обнаруживают поразительную нечувствительность к холоду, голоду и ко всевозможным физическим страданиям.

4) Некоторые из них, одержимые религиозным или горделивым помешательством, сами выдают себя за вдохновенных богами, за властелинов, повелителей народа и этим заранее располагают его в свою пользу.

5) Но самая главная причина заключается в том, что многие из помешанных нередко обнаруживали ум и волю, значительно превосходившие общий уровень развития этих качеств у массы остальных сограждан, поглощенных заботами об удовлетворении своих материальных потребностей. Далее известно, что под влиянием страсти сила и напряжение ума заметно возрастают. Глубокая вера этих людей  в действительность своих галлюцинаций, мощное красноречие, с каким они высказывали свои убеждения, контраст между их жалким безвестным прошлым и величием их настоящего положения естественно придавали подобным сумасшедшим громадное значение в глазах толпы и возвышали их над общим уровнем здравомыслящих, но дюжинных, обыкновенных людей. Примером такого обаяния могут служить Лазаретти, Брианд, Лойола, Малинас, Жанна д’Арк, анабаптисты и пр.                               VII.

Исключительные особенности

гениальных  людей.

                                  Заключение.

Возникает вопрос, возможно ли на основании всего вышеизложенного прийти к заключению, что гениальность вообще есть не что иное, как невроз, умопомешательство? Нет, такое заключение было бы ошибочным. Правда, в бурной и тревожной жизни гениальных людей бывают моменты, когда эти люди представляют большое сходство с помешанными и в психической деятельности тех и других есть немало общих черт, например обостренная чувствительность, экзальтация, сменяющаяся апатией, оригинальность эстетических произведений и способность к открытиям, бессознательность творчества и употребление особых выражений, сильная рассеянность и склонность к самоубийству, а также нередко злоупотребление спиртными напитками и, наконец, громадное тщеславие. Правда, в числе гениальных людей были и есть помешанные, точно так же, как и среди этих последних были субъекты, у которых болезнь вызывала проблески гения, но вывести из этого заключение, что все гениальные личности непременно должны быть помешанными, значило бы впасть в громадное заблуждение и повторить, только в ином смысле, ошибочный вывод дикарей, считающих боговдохновенными людьми всех сумасшедших.

Если бы гениальность всегда сопровождалась сумасшествием, то как объяснить, что Галилей, Кеплер, Колумб, Вольтер, Наполеон, Микеланджело, Кавур, люди несомненно гениальные и притом подвергавшиеся в течение своей жизни самым тяжелым испытаниям, ни разу не обнаруживали признаков умопомешательства?

Кроме того, гениальность проявляется обыкновенно гораздо раньше сумасшествия, которое по большей части достигает максимального развития лишь после тридцатипятилетнего возраста, тогда как гениальность обнаруживается еще с детства, а в молодые годы обнаруживается уже в полной мере: Александр Македонский был на вершине своей славы в двадцать лет, Карл Великий - в тридцать лет,   Карл XII - в восемнадцать? Д’Аламбер и Бонапарт - в двадцать шесть (Рибо).

Далее, между тем как сумасшествие чаще всех других болезней передается по наследству и притом усиливается с каждым новым поколением, гениальность почти всегда умирает вместе с гениальным человеком, и наследственные гениальные способности, особенно у некоторых поколений, составляют редкое исключение. Положим, гений тоже может заблуждаться, положим, и он всегда отличается оригинальностью; но ни заблуждение, ни оригинальность никогда не доходят у него до полного противоречия с самим собою или до очевидного абсурда, что так часто случается с маттоидами и помешанными.

Если некоторые из этих последних и обнаруживают недюжинные умственные способности, то это лишь в сравнительно редких случаях, и притом ум их всегда односторонен: гораздо чаще мы замечаем у них недостаток усидчивости, прилежания, твердости характера, внимания, аккуратности, памяти -  главных качеств гения. И остаются они по большей части всю жизнь одинокими, необщительными, равнодушными или нечувствительными к тому, что волнует род людской, точно их окружает какая-то особенная, им одним принадлежащая атмосфера. Возможно ли сравнивать их с теми великими гениями, которые спокойно и с сознанием собственных сил неуклонно следовали по раз избранному пути к своей высокой цели, не падая духом в несчастьях и не позволяя себе  увлечься какой бы то ни было страстью!

Таковы были: Спиноза, Бекон, Галилей, Данте, Вольтер, Колумб, Макиавелли, Микеланджело, Кавур. Все они отличались огромной силой их мыслительных способностей, сдерживаемых могучей волей, но ни в одном из них любовь к истине и красоте не заглушила любви к семье и отечеству. Они никогда не изменяли своим убеждениям и не делались ренегатами, они не уклонялись от своей цели, не бросали раз начатого дела. Сколько настойчивости, энергии, такта выказывали они при выполнении задуманных ими предприятий и какой умеренностью, каким цельным характером отличались в жизни!

А ведь на их долю выпадало тоже немало страданий от преследований невежд, им тоже приходилось испытывать и припадки изнеможения, следовавшие за порывами вдохновения, и муки овладевшего ими сомнения, колебания, но все это ни разу не заставило их свернуть с прямого пути в сторону.

Единственная, излюбленная идея, составлявшая цель и счастье их жизни, всецело овладевала этими великими умами и как бы служила для них путеводной звездой. Для осуществления своей задачи  они не щадили никаких усилий, не останавливались ни перед какими препятствиями, всегда оставаясь ясными, спокойными. Ошибки их слишком немногочисленны, чтобы на них стоило указывать, да и те  нередко носят такой характер, что у обыкновенных людей они сошли бы за настоящие открытия.

Резюмируя эти положения, можно прийти к  следующим выводам: в физиологическом отношении между нормальным состоянием гениального человека и патологическим - помешанного существует немало точек соприкосновения. Среди гениальных людей встречаются помешанные и среди сумасшедших - гении. Но было и есть множество гениальных людей, у которых нельзя отыскать ни малейших признаков умопомешательства, за исключением некоторых ненормальностей в сфере чувствительности.

Установив такое близкое соответствие между гениальными людьми и помешанными, природа как бы хотела указать нам на нашу обязанность снисходительно относиться к величайшему из человеческих бедствий -  сумасшествию и в то же время предостеречь нас, чтобы мы не слишком увлекались блестящими призраками гениев, многие из которых не только не поднимаются в заоблачные сферы, но, подобно сверкающим метеорам, вспыхнув однажды, падают очень низко и тонут в массе заблуждений.