Гениальность и помешательство

Урквициа падал в обморок, услышав запах розы.

Стерн, после Шекспира наиболее глубокий из поэтов-психологов, говорит в одном письме:  "Читая  биографии наших  древних героев, я  плачу о  них, как будто  о  живых  людях...  Вдохновение  и впечатлительность  -- единственные орудия гения.  Последняя вызывает в нас  те восхитительные ощущения, которые придают большую силу радости и вызывают слезы умиления".

Известно,  в каком рабском  подчинении находились Альфьери  и Фосколо у женщин, не всегда достойных  такого обожания.  Красота  и  любовь  Форнарины служили для Рафаэля источником  вдохновения  не только  в  живописи, но  и в поэзии. Несколько его эротических стихотворений до сих пор  еще  не утратили своей прелести.

А  как  рано  проявляются страсти  у гениальных людей! Данте и Альфьери были влюблены в 9 лет, Руссо -- 11, Каррон и Байрон -- 8. С последним уже на 16-м году сделались судороги, когда он узнал, что любимая им девушка выходит замуж. "Горе душило меня, -- рассказывает он, -- хотя  половое влечение  мне было еще незнакомо, но любовь я чувствовал  до того страстную, что вряд ли и

впоследствии испытал более сильное  чувство". На одном из представлений Кица с Байроном случился припадок конвульсий.

Лорби видел ученых, падавших в обморок от восторга при чтении сочинений Гомера.

Живописец Франчиа (Francia) умер от восхищения,  после того как  увидел картину Рафаэля.

Ампер  до такой степени живо чувствовал  красоты  природы,  что едва не умер  от  счастья,  очутившись  на  берегу Женевского озера.  Найдя  решение какой-то задачи, Ньютон был до того потрясен, что  не мог продолжать  своих, занятий.  Гей-Люссак и Дэви  после  сделанного ими открытия начали в  туфлях плясать по  своему кабинету. Архимед, восхищенный решением задачи, в костюме Адама выбежал на  улицу с криком:  "Эврика!" ("Нашел!") Вообще, сильные  умы обладают и  сильными страстями, которые придают особенную  живость  всем  их идеям; если у некоторых из них многие страсти и бледнеют, как бы замирают со временем,  то это  лишь потому, что мало-помалу их  заглушает  преобладающая страсть к славе или к науке.

       Но именно эта  слишком сильная впечатлительность гениальных или  только даровитых  людей  является  в  громадном  большинстве  случаев  причиною  их несчастий, как действительных, так и воображаемых.

       "Драгоценный и редкий дар, составляющий  привилегию великих гениев,  -- пишет    Мантегацца,    --    сопровождается,    однако   же,    болезненной чувствительностью ко всем, даже  самым мелким,  внешним раздражениям: каждое дуновение ветерка, малейшее усиление жара или холода  превращается для них в тот  засохший  розовый  лепесток,  который  не  давал  заснуть   несчастному

сибариту". Лафонтен, может быть, разумел самого себя, когда писал:

     "Un souffle, une rien leur donne la fiиvre"*.

     [Малейшее  дуновение ветра, ничтожное облачко, каждый пустяк вызывает у

них лихорадку.]

Гений раздражается всем, и что для обыкновенных  людей  кажется  просто булавочными  уколами,  то при  его  чувствительности уже  представляется ему ударом кинжала.

Буало  и Шатобриан не могли  равнодушно слышать  похвал  кому  бы то ни было, даже своему сапожнику.

Когда Фосколо разговаривал однажды с  госпожой S., пишет Мантегацца, за которой сильно  ухаживал, и  та зло подсмеялась над ним,  он  пришел в такую ярость,  что закричал: "Вам хочется убить  меня, так я сейчас же у ваших ног размозжу себе череп". С  этими словами он со всего  размаха бросился головою вниз на угол камина. Одному из стоявших вблизи удалось, однако  же, удержать его за плечи и тем спасти ему жизнь.

       Болезненная  впечатлительность порождает также и непомерное  тщеславие, которым отличаются не только люди гениальные, но и вообще  ученые, начиная с древнейших  времен;  в  этом  отношении  те  и  другие  представляют большое сходство с мономаньяками, страдающими горделивым помешательством.

       "Человек --  самое тщеславное из животных, а поэты  -- самые тщеславные из  людей", -- писал  Гейне, подразумевая, конечно, и самого себя. В  другом письме он  говорит: "Не забывайте, что я -- поэт и потому думаю,  что каждый должен бросить все свои дела и заняться чтением стихов".

 Менке  рассказывает о Филельфо, как он воображал, что в целом мире даже в числе  древних никто  не знал лучше  его латинский язык. Аббат Каньоли  до того гордился своей поэмой о битве при Аквилее, что приходил в ярость, когда кто-нибудь из  литераторов  не  раскланивался  с  ним.  "Как,  вы не  знаете Каньоли?" -- спрашивал он.

Поэт Люций не вставал с места при входе Юлия Цезаря в  собрание поэтов, потому что считал себя выше его в искусстве стихосложения.

Ариосто, получив лавровый венок от Карла V, бегал  точно сумасшедший по улицам. Знаменитый  хирург  Порта,  присутствуя в  Ломбардском институте при чтении медицинских сочинений, всячески  старался  выразить  свое презрение и недовольство ими, каково бы ни было их  достоинство, тогда как  сочинения по математике или лингвистике он выслушивал спокойно и внимательно.

Шопенгауэр приходил в ярость и отказывался платить по счетам, если  его фамилия была написана через два п.

Бартез  потерял  сон  с  отчаяния,  когда  при  печатании  его  "Гения"  не был  поставлен  знак над е. Уайстон, по свидетельству Араго, не решался  издать опровержение ньютоновской  хронологии из  боязни,  как бы Ньютон не. убил его.

Все, кому выпадало  на  долю редкое  счастье жить в обществе гениальных людей,  поражались их способностью перетолковывать в  дурную  сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования  и во  всем находить повод к глубокой, бесконечной  меланхолии.  Эта способность  обусловливается  именно более  сильным развитием умственных сил, благодаря которым даровитый человек более  способен находить истину  и в  то  же  время легче придумывает ложные доводы  в  подтверждение  основательности  своего  мучительного заблуждения.

       Отчасти  мрачный взгляд гениев  на окружающее зависит, впрочем, и  от  того, что, являясь новаторами в  умственной сфере, они с непоколебимой  твердостью высказывают убеждения, не сходные с общепринятым мнением, и  тем отталкивают от себя большинство дюжинных людей.

       Но  все-таки  главнейшую  причину   меланхолии  и  недовольства  жизнью избранных натур составляет закон динамизма и равновесия, управляющий также и нервной  сис-темой,  закон,  по  которому  вслед  за  чрезмерной  тратой или развитием силы  является  чрезмерный упадок  той же  самой силы,  --  закон, вследствие которого ни один из  жалких смертных не  может проявить известной силы без  того, чтобы не  поплатиться за  это  в другом  отношении,  и очень жестоко, наконец,  тот  закон,  которым обусловливается неодинаковая степень совершенства их собственных произведений.

      Меланхолия,  уныние, застенчивость, эгоизм -- вот жестокая  расплата за высшие  умственные   дарования,  которые  они   тратят,  подобно   тому  как злоупотребления  чувственными  наслаждениями  влекут  за  собою расстройство половой системы, бессилие  и болезни спинного  мозга, а неумеренность в пище сопровождается желудочными катарами.

После  одного  из  тех   экстазов,  во  время  которых  поэтесса  Милли обнаруживает до того громадную силу творчества, что ее  хватило  бы на целую жизнь  второстепенным итальянским  поэтам, она  впала  в  полупаралитическое состояние,  продолжавшееся  несколько  дней.   Магомет  по  окончании  своих проповедей  впадал  в  состояние  полного  отупения  и  однажды  сам  сказал

Абу-Бекру, что толкование трех глав Корана довело его до одурения.

Гете,  сам  холодный  Гете, сознавался,  что его настроение  бывает  то чересчур веселым, то чересчур печальным.

      Вообще,  я  не думаю, чтобы в  целом  мире  нашелся  хотя один  великий человек, который, даже в минуты полного блаженства, не  считал бы  себя, без всякого  повода,  несчастным  и гонимым  или  хотя  временно  не страдал  бы мучительными припадками меланхолии.

      Иногда   чувствительность   искажается   и    делается   односторонней, сосредоточиваясь  на одном  каком-нибудь  пункте.  Несколько идей известного порядка и некоторые особенно  излюбленные ощущения  мало-помалу  приобретают значение главного  (специфического) стимула, действующего на,  мозг  великих людей и даже на весь их организм.

       Гейне, сам признававший себя неспособным  понимать простые вещи, Гейне, разбитый параличом, слепой и находившийся уже при последнем издыхании, когда ему посоветова-ли  обратиться к Богу, прервал хрипение агонии словами: "Dieu me pardonnera  -- c'est  son mйtier", закончив этой  последней  иронией свою жизнь, эстетически-циничнее которой не было  в  наше время.  Об Аретино рассказывают, что последние слова  его были: "Guardatemi dai topi or che son unto".

Малерб, совсем уже  умирающий,  поправлял  грамматические ошибки  своей сиделки  и  отказался  от  напутствия  духовника потому,  что  он  нескладно говорил.

Богур (Baugours), специалист грамматики, умирая, сказал: "Je vais ou je va mourir" -- "то и другое правильно".

Сантени (Santenis) сошел с ума от радости, найдя эпитет, который тщетно приискивал  долгое время. Фосколо говорил о себе: "Между  тем  как  в  одних вещах  я в высшей степени  понятлив, относительно других понимание у меня не только хуже, чем у всякого мужчины, но хуже, чем у женщины или у ребенка".

Известно, что Корнель,  Декарт,  Виргилий, Аддисон, Ла-фонтен, Драйден, Манцони, Ньютон почти совершенно не умели говорить публично.

       Пуассон  говорил,  что  жить  стоит  лишь  для  того, чтобы  заниматься математикой.  Д'Аламбер  и  Менаж, спокойно  переносившие  самые мучительные операции,  плакали от легких  уколов критики. Лючио  де  Лансеваль  смеялся, когда ему отрезали ногу, но не мог вынести резкой критики Жофруа.

Шестидесятилетний  Линней,  впавший  в  паралитическое и  бессмысленное состояние после апоплексического удара, пробуждался от сонливости, когда его подносили к гербарию, который он прежде особенно любил.

Когда Ланьи лежал в глубоком обмороке и самые сильные средства не могли возбудить в нем сознания, кто-то вздумал спросить у него, сколько будет 12 в квадрате, и он тотчас же ответил: 144.

       Себуйа,  арабский  грамматик,  умер  с  горя оттого, что с его  мнением относительно какого-то  грамматического  правила не  соглашался халиф  Гаруналь-Рашид.

Следует еще  заметить,  что среди  гениальных  или  скорее ученых людей часто  встречаются  те  узкие  специалисты,  которых  Вахдакоф  (Wachdakoff) называет   монотипичными   субъектами;  они  всю   жизнь   занимаются  одним каким-нибудь  выводом, сначала занимающим  их мозг и  затем уже охватывающим его  всецело: так,  Бекман в продолжение целой жизни изучал патологию почек,

Фреснер --  луну, Мейер  -- муравьев,  что представляет  огромное сходство с мономанами.

Вследствие такой преувеличенной и сосредоточенной чувствительности  как великих  людей, так и помешанных чрезвычайно трудно убедить или разубедить в чем бы то ни было.  И это понятно: источник  истинных и ложных представлений лежит  у  них  глубже и  развит  сильнее, нежели у  людей  обыкновенных, для которых мнения составляют  только  условную  форму, род одежды,  меняемой по прихоти  моды  или  по требованию  обстоятельств.  Отсюда  следует,  с одной стороны, что не  должно никому  верить  безусловно, даже  великим людям, а с другой стороны, что моральное лечение мало приносит пользы помешанным.

       Крайнее и одностороннее развитие чувствительности, без сомнения, служит причиною  тех   странных  поступков,   вследствие   временной  анестезии*  и анальгезии**, которые свойственны великим гениям наравне с помешанными. Так, о Ньютоне  рассказывают,  что однажды он  стал набивать себе трубку  пальцем своей  племянницы и  что,  когда  ему случалось  уходить  из  комнаты, чтобы принести  какую-нибудь  вещь,  он  всегда возвращался,  не  захватив  ее.  О Тюшереле говорят, что один раз он забыл даже, как его зовут.

     *[Потеря осязательной чувствительности.]

     **[Потеря болевой чувствительности.]

Бетховен и Ньютон,  принявшись --  один за  музыкальные  композиции,  а другой за  решение задач, до  такой  степени становились нечувствительными к голоду, что бранили слуг, когда те приносили им кушанья, уверяя, что они уже пообедали.

Джиоия  в припадке творчества написал целую главу на доске  письменного стола вместо бумаги.

Аббат Беккария,  занятый  своими  опытами,  во  время  служения  обедни произнес, забывшись: "Ite,  experientia facta est"  ("A все-таки  опыт  есть факт").

Дидро,  нанимая извозчиков,  забывал  отпускать  их,  и ему приходилось платить им за целые дни, которые они напрасно  простаивали у его дома; он же часто забывал  месяцы, дни, часы, даже тех лиц, с кем начинал разговаривать, и, точно в припадке сомнамбулизма, произносил целые монологи перед ними.

      Подобным  же образом объясняется, почему великие гении не  могут иногда усвоить понятий, доступных  самым дюжинным умам, и в то же время высказывают такие  смелые  идеи, которые  большинству кажутся нелепыми. Дело в  том, что большей впечатлительности  соответствует и  большая  ограниченность мышления (concetto).  Ум,  находящийся под влиянием экстаза, не  воспринимает слишком простых  и  легких положений,  не соответствующих его  мощной энергии.  Так, Монж, делавший  самые  сложные  дифференциальные  вычисления, затруднялся  в извлечении квадратного корня, хотя эту задачу легко решил бы всякий ученик.

Гаген  считает  оригинальность  именно  тем  качеством,  которое  резко отличает  гений от  таланта. Точно  так  же Юрген Мейер  говорит:  "Фантазия талантливого  человека  воспроизводит  уже   найденное,  фантазия  гения  -- совершенно   новое.  Первая  делает  открытия  и  подтверждает   их,  вторая изобретает и создает. Талантливый человек -- это стрелок, попадающий в цель, которая кажется нам труд-нодостижимой; гений попадает в цель, которой даже и не видно для нас. Оригинальность -- в натуре гения".

      Беттинелли   считает    оригинальность    и    грандиозность   главными отличительными  признаками гения.  "Потому-то,  --  говорит  он, -- поэты  и назывались прежде trovadori" (изобретатели).

      Гений обладает способностью  угадывать то, что ему не  вполне известно: например,  Гете подробно описал Италию, еще не видавши ее. Именно вследствие такой прозорливости, возвышающейся над  общим уровнем, и благодаря тому, что гений,  поглощенный   высшими   соображениями,   отличается   от   толпы   в сверхпоступках  или  даже,  подобно   сумасшедшим  (но  в  противоположность талантливым людям), обнаруживает склонность к беспорядочности, -- гениальные натуры  встречают  презрение со  стороны  большинства,  которое,  не замечая промежуточных пунктов в их творчестве, видит только разноречие сделанных ими выводов  с общепризнанными и  странности в  их  поведении.  Еще не так давно публика  освистала "Севильского цирюльника" Россини и "Фиделио" Бетховена, а в наше время той же участи подверглись Бойто (Мефистофель) и Вагнер. Сколько академиков с улыбкой сострадания отнеслись к бедному Марцоло, который открыл совершенно  новую область филологии;  Ббльяи (Bolyai),  открывшего четвертое измерение   и   написавшего   антиевклидову  геометрию,  называли  геометром сумасшедших и  сравнивали с мельником, который вздумал бы перемалывать камни для получения муки. Наконец,  всем  известно, каким недоверием были  некогда встречены  Фултон, Колумб, Папин,  а в наше время Пиатти,  Прага  и  Шлиман, который отыскал  Илион  там, где  его и  не  подозревали,  и,  показав  свое

открытие ученым академикам, заставил умолкнуть их насмешки над собой.

      Кстати,  самые  жестокие  преследования  гениальным  людям   приходится испытывать  именно  от  ученых академиков,  которые  в  борьбе против гения, обусловливаемой  тщеславием, пускают в ход свою  "ученость", а также обаяние их авторитета,  по преимуществу признаваемого за ними как  дюжинными людьми, так  и  правящими  классами,  тоже по большей  части  состоящими из дюжинных людей.

      Есть страны,  где  уровень образования  очень  низок и  где  поэтому  с презрением относятся  не только к гениальным, но даже к талантливым людям. В Италии   есть   два   университетских  города,  из   которых   всевозможными преследованиями  заставили  удалиться людей, составлявших единственную славу этих  городов.  Но  оригинальность, хотя  почти  всегда  бесцельная, нередко замечается  также в  поступках  людей  помешанных,  в  особенности  же в  их сочинениях,  которые  только  вследствие  этого   получают   иногда  оттенок гениальности, как, например, попытка Бернарда, находившегося в флорентийской больнице  для  умалишенных  в 1529  году, доказать,  что  обезьяны  обладают способностью  членораздельной  речи  (linguaggio).  Между прочим, гениальные люди отличаются  наравне с помешанными  и наклонностью к  беспорядочности, и полным

неведением практической жизни, которая кажется им  такой ничтожной  в сравнении с их мечтами.

       Оригинальностью   же    обусловливается    склонность    гениальных   и душевнобольных  людей  придумывать  новые, непонятные для  других слова  или придавать известным словам  особый смысл и значение, что мы  находим у Вико, Карраро, Альфьери, Марцоло и Данте.

     [В 1861 году в Италии было 645 человек неграмотных на 1000  католиков и

только 58 -- на тысячу евреев.]

       Следует  еще  заметить,  что  почти  все  гениальные   люди  еврейского происхождения  обнаруживали большую склонность к  созданию  новых  систем, к изменению  социального  строя  общества; в политических  науках они являлись революционерами,  в  теологии  --  основателями  новых вероучений,  так  что евреям, в сущности, обязаны если не своим происхождением, то по крайней мере своим  развитием,  с  одной  стороны, нигилизм  и социализм, а  с  другой -- христианство  и  мозаизм, точно  так  же как  в торговле  они  первые  ввели векселя,   в  философии  --  позитивизм,   а  в  литературе  --  неогуморизм (neo-umorismo).  И в  то же время именно среди евреев встречаются вчетверо и даже  впятеро  больше помешанных, чем среди  их  сограждан, принадлежащих  к другим национальностям.

Известный  ученый Серви  вычислил,  что  в  Италии  в  1869  году  один сумасшедший  приходился  на 391 еврея, т.е. почти вчетверо больше, чем среди католиков. То же самое подтвердил в 1869 году Верга, по вычислениям которого процент помешанных между евреями оказался еще значительнее. Так, среди католиков приходится 1 сумасшедший на1775 человек - - - протестантов1725 человек - - - евреев384 человек

      Тиггес (Tigges), изучивший более 3100 душевнобольных,  говорит  в своей статистике  помешательства в  Вестфалии,  что  оно распространяется среди ее населения в такой пропорции:

     От 1 до 8 на 7 000 жителеймеждуевреями

"1" 11" 14 000""католиками

"1" 13" 14 000""лютеранами

     Наконец, для 1871 года Майр нашел число помешанных:

     В Пруссии 8,7 на 40 000 христиан и 14,1 на 10000 евреев

     В Баварии 9,8- - -25,2

     Во всей Германии 8,6- - -16,1

       Как видите,  это  --  поразительно  большая  пропорция,  особенно  если принять  во внимание, что хотя  в еврейском населении и много стариков, чаще всего подвергающихся  помешательству от старости,  но зато чрезвычайно  мало алкоголиков.

       Такая роковая привилегия еврейской расы  осталась, однако, незамеченной со стороны антисемитов, составляющих язву  современной Германии. Если бы они обратили внимание  на этот  факт, то, конечно, не стали бы так негодовать на успехи,  делаемые  несчастной  еврейской  расой,  и  поняли  бы,  как дорого приходится евреям  расплачиваться за  свое  умственное превосходство  даже в наше время,  не говоря  уже  о бедствиях, испытанных ими в прошлом. Впрочем, вряд  ли евреи были  более несчастливы, чем теперь,  когда они  подвергаются преследованиям именно за то, что составляет их славу.

Значение  расы  в развитии гениальности, а также и помешательства видно из того, что как то, так и другое почти совершенно не зависит от воспитания, тогда как наследственность оказывает на них громадное влияние.

"Посредством  воспитания можно заставить плясать  медведей,  -- говорит Гельвеции, -- но нельзя выработать гениального человека".

Несомненно,   что   помешательство  лишь  в  редких   случаях  является следствием дурного  воспитания,  тогда  как  влияние наследственности в этом случае  так велико, что доходит до 88  на 100 по вычислениям Тиггеса и до 85 на 100 по вычислениям Гольджи. Что же касается  гениальности,  то  Гальтон и Рибо (De l'Hйrйditй, 1878) считают ее всего чаще  результатом наследственных способностей, особенно в музыкальном искусстве, дающем  такой громадный  процент   помешанных.   Так,   среди  музыкантов   замечательными дарованиями отличались сыновья Палестрины, Бенды, Дюссека, Гиллера, Моцарта, Эйхгорна; семейство Бахов дало 8 поколений музыкантов, из которых 57 человек пользовались известностью.

       Между поэтами можно указать на Эсхила, у которого два сына и племянник были  также поэты; 

Свифта  -- племянника  Драйдена;  Лукана  --  племянника Сенеки,  Тассо  --  сына Бернарда; Ариосто, брат и  племянник  которого были поэты;  Аристофана  с  двумя  сыновьями,  тоже писавшими  комедии;  Корнеля, Расина,   Софокла,  Кольриджа,  сыновья  и   племянники   которых   обладали поэтическим талантом.

Из  натуралистов  составили себе  известность члены  семейств: Дарвина, Эйлера, Декандоля, Гука, Гершеля, Жюсье, Жоффруа, Сент-Илера. Сыновья самого Аристотеля  (отец которого  был ученый-медик),  Никомах и Каллисфен, а также племянники его известны своей ученостью.  

Все они составили себе имя в той или другой отрасли  естественных наук. Еще в 1829 году  один из Бернулли был известен как химик, а в 1863 году умер другой  член  той  же  семьи  -- Христофор  Бернулли,  занимавший  должность профессора естественных наук в Базеле.

Гальтон, часто  смешивающий талантливость  с гениальностью (недостаток, от  которого и  я  не всегда  мог  отделаться), говорит в  своем  прекрасном исследовании,  что  шансы родственников  знаменитых  людей,  сделавшихся или имеющих сделаться выдающимися, относятся как 15,5:100 -- для отцов; 13,5:100 - для братьев; 24:100 -- для сыновей. Или же, если придать этим, равно как и остальным, отношениям более удобную форму, мы получим следующие результаты.

В  первой степени родства:  шансы  отца -- 1:6; шансы каждого брата  -- 1:7; каждого сына --  1:4. Во второй  степени:  шансы каждого деда  -- 1:25, каждого  дяди  -- 1:40, каждого внука  --  1:29.  В  третьей степени:  шансы каждого члена приблизительно 1:200,  за  исключением двоюродных братьев, для которых -- 1:100.

       Это значит,  что из  шести случаев  в  одном отец  знаменитого человека есть, вероятно,  и сам  человек  выдающийся,  в  одном  случае из семи  брат знаменитого  человека также  отличается  выдающимися  способностями, в одном случае из четырех сын наследует выдающиеся над общим уровнем свойства отца и т.д.

Впрочем, цифры  эти, в свою очередь, сильно изменяются, смотря по тому, применяем  ли мы их к гениальным артистам,  дипломатам, воинам и пр. Тем  не менее даже  эти громадные цифры  не могут  дать  нам  новых  доказательств в пользу  полной   аналогии   между  влиянием   наследственности  на  развитие гениальности   и   помешательства,   потому  что  последнее  проявляется,  к сожалению, с гораздо большей силой и напряженностью, чем первое (как 48:80).

Далее,  хотя закон, выведенный Гальтоном, вполне верен относительно судей  и государственных людей, но зато под него совсем не подходят артисты и  поэты, у  которых влияние  наследственности  с  чрезвычайной  силой  отражается  на братьях, сыновьях и в  особенности на племянниках, тогда как в дедах и дядях оно менее заметно. Вообще это влияние сказывается в передаче  помешательства вдвое  сильнее  и напряженнее, чем в  передаче  гениальных  способностей,  и притом почти  в одинаковой степени  для  обоих полов,  тогда  как у  гениев наследственные черты  переходят к потомкам мужского пола  в  пропорции 70:30 сравнительно с потомками  женского пола. Далее, большинство гениальных людей не передают  своих качеств  потомкам еще и потому, что остаются бездетными*, вследствие вырождения,  подобно  тому  как мы  видим это в аристократических семействах**.

     [*  Шопенгауэр,   Декарт,  Лейбниц,  Мальбранш,  Конт,  Кант,  Спиноза,

Микеланджело,  Ньютон,  Фосколо,   Альфьери,  Лассаль,   Гоголь,  Лермонтов,

Тургенев  остались  холостыми,  а  из  женатых  многие  великие  люди   были

несчастливы в супружестве, например Сократ, Шекспир, Данте,  Байрон, Пушкин,

Мароцло.]

     [** Гальтон сам указывает на то, что  из числа 31 пэра, возведенного  в

это  достоинство  в конце  царствования Георга  IV, 12 фамилий  прекратились

совершенно,  и  преимущественно  те,  члены  которых   женились  на  знатных

наследницах.  Из 487  семейств, причисленных к бернской буржуазии, с 1583 по

1654  год,  к 1783 году  остались в живых только  168;  точно так же из  112

членов Общинного Совета в  1615 году остались  58.  При виде гранда Испании,

говорит Рибо, можно с  уверенностью сказать, что видишь перед собою выродка.

Почти  все  французское,  а  также  итальянское  дворянство сделалось теперь

слепым  орудием духовенства, что составляет не последнюю причину непрочности

итальянских учреждений.  А  в числе  правителей (королей)  Европы  как  мало

таких,  которые  походили  бы  на  своих  знаменитых  когда-то   предков   и

наследовали бы от  них что-нибудь кроме  трона да  обаяния некогда  славного имени!]

Наконец, за  немногими исключениями, вроде фамилий  Дарвина,  Бернулли, Кассини,  Сент-Илера  и Гершеля,  какую  ничтожную часть своих  дарований  и талантов передавали  обыкновенно  гениальные  люди  своим потомкам и как еще преувеличивались эти дарования, благодаря обаянию имени славного предка. Что значит, например, Тицианелло в сравнении с Тицианом, какой-нибудь Никомах -- с Аристотелем,  Гораций Ариосто -- с его дядей, великим поэтом, или скромный профессор Христофор Бернулли рядом с его знаменитым предком Якобом Бернулли!

      Помешательство,  напротив,  всего  чаще передается по  наследству  все, целиком...  Мало  того,  оно  как  будто  даже  усиливается  с  каждым новым поколением.  Случаи  наследственного  умопомешательства  у  всех  сыновей  и племянников  --  нередко  в  той  самой форме,  как  у  отца  или  дяди,  -- встречаются  на  каждом  шагу. Так,  например, все  потомки одного  знатного гамбуржца,  причисляемого  к  великим  военным  гениям,  сходили  с  ума  по достижении ими 40-летнего возраста; наконец в живых остался только один член этой  несчастной  семьи,  состоявший  на  государственной  службе,  и  сенат запретил ему жениться. В 40 лет он тоже  помешался. Рибо рассказывает, что в Коннектикутскую больницу для умалишенных последовательно поступали 11 членов одной и той же семьи.

Затем  вот  еще  история  семьи  одного  часовщика,  сошедшего  с   ума вследствие  ужасов  революции  1789  года и  потом  выздоровевшего:  сам  он отравился, дочь  его помешалась и окончательно сошла с ума, один брат вонзил себе нож в живот, другой начал пить и умер от белой горячки, третий перестал принимать  пищу и умер  от истощения;  у  здоровой сестры его один  сын  был помешанный  и эпилептик,  другой не брал  груди,  двое  маленьких умерли  от воспаления  мозга  и дочь,  тоже  страдавшая  умопомешательством, отказалась принимать пищу.

       Наконец,   самое  неоспоримое  доказательство  в  пользу  нашей  теории представляет прилагаемое родословное дерево  семьи  Берти давшей несравненно большее число  помешанных,  чем семья  знаменитого  Тициана  дала гениальных живописцев.

Из  этой  любопытной  генеалогической  таблицы  видно   что  в  четырех поколениях из 80 потомков одного помешанного меланхолика  10 человек сошли с ума и почти все страдали той  же  самой формой психического  расстройства -- меланхолией, а 19  человек --  нервными болезнями, следовательно, 36%. Кроме того,  мы  замечаем,   что  болезнь  все  более  развивалась  в  последующих поколениях, захватывая самый нежный возраст и проявляясь с особенной силой в мужской линии, где помешательство явилось уже в первом поколении, тогда  как в  женской линии --  только в 3-м и в пропорции  едва лишь 1:4. В 1-м  и 4-м колене помешанных и нервозных много во всех семьях  во 2-м колене, напротив, преобладают  здоровые  члены,  которые  встречаются и  в  3-м, а  затем  уже страшная болезнь охватывает все большее число жертв,  имеющих ту или  другую форму  душевных  страданий.  Вряд  ли  у  гениальных  людей  найдется  семья настолько  же плодовитая и  в такой же степени испытавшая на  себе  роковое, прогрессивно возрастающее влияние наследственности.

Но  есть случаи, когда это влияние проявляется еще с большею силою, что особенно заметно по отношению к  алкоголикам (помешанным от  пьянства). Так, например, от одного родоначальника  пьяницы Макса Юке произошли в течение 75 лет  200  человек  воров  и  убийц,  280  несчастных,  страдавших  слепотой, идиотизмом,  чахоткой, 90 проституток  и 300 детей, преждевременно  умерших, так что вся эта  семья стоила  государству,  считая убытки и расходы,  более миллиона долларов.

       И это далеко  не  единичный  факт.  Напротив, в современных медицинских исследованиях можно встретить примеры еще более поразительные.

Тарге в своей книге "О наследственности алкоголизма" приводит несколько подобных  случаев.  Так,  он  рассказы-вает,  что  четыре  брата  Дюфе  были подвержены  несчастной  страсти  к   вину,   очевидно   вследствие   влияния наследственности; старший из них бросился в воду и утонул, второй повесился, третий перерезал себе горло и четвертый бросился вниз с третьего этажа. 

       Иногда у людей, находящихся, по-видимому, в здравом уме, помешательство проявляется отдельными чудовищными, безумными поступками.

Так, один судья, немец, выстрелом из револьвера  убил свою долгое время хворавшую жену и  уверял  потом, что поступил  так из  любви  к  ней,  желая избавить  ее  от  страданий,  причиняемых болезнью: он был убежден,  что  не сделал  ничего  дурного,  и  пытался  покончить таким же  образом  со  своей матерью, когда она заболела. Эксперты  долгое  время  колебались, считать ли этого человека душевнобольным, и пришли к заключению о его умопомешательстве на основании того, что дед и

отец у него были пьяницы.

Не  только пьянство запоем, но вообще  употребление  спиртных  напитков приводит  к ужасным последствиям...  Флеминг  и Демол доказали, что  не одни пьяницы  передают своим детям наклонность к помешательству и  преступлениям, но что даже совершенно трезвые  мужчины, находившиеся в момент  совокупления под  влиянием  винных  паров, порождали  детей -- эпилептиков,  паралитиков, помешанных,  идиотов  и главным образом микроцефалов или  слабоумных, весьма легко терявших рассудок.

      Таким образом, какая-нибудь  лишняя рюмка вина может сделаться причиною величайших бедствий для многих поколений.

       Какая же  тут  возможна  аналогия в  сравнении  с редкой и почти всегда неполной передачей гениальных способностей даже ближайшему потомству?

Правда,  роковое  сходство между  сумасшествием и гениальностью в  этом случае менее  заметно, но  зато именно закон  наследственности  обнаруживает тесную связь между ними в  том факте, что  у многих помешанных  родственники обладают гениальными способностями  и что у громадного большинства даровитых людей дети и  родные бывают эпилептиками, идиотами,  маньяками и наоборот, в чем  читатель  может  убедиться,   просмотрев  еще  раз  родословное  дерево семейства Берти.

Но  еще  поучительнее в этом отношении  биографии великих  людей.  Отец Фридриха Великого и мать Джонсона  были помешанные, сын  Петра  Великого был пьяница  и маньяк; сестра Ришелье воображала, что у нее спина стеклянная,  а сестра Гегеля  --  что она превратилась в почтовую  сумку;  сестра  Николини считала себя осужденной на вечные муки за еретические убеждения своего брата и несколько раз пыталась ранить его. Сестра Ламба убила в припадке бешенства свою мать;  у  Карла  V мать страдала  меланхолией  и умопомешательством,  у Циммермана брат был помешанный; у Бетховена отец был пьяница; у Байрона мать -- помешанная, отец  бесстыдный развратник, дед -- знаменитый мореплаватель; поэтому Рибо  имел полное право  сказать о Байроне, что "эксцентричность его характера  может   быть  вполне  оправдана  наследственностью,  так  как  он происходил от предков, обладавших всеми пороками, которые  способны нарушить гармоническое  развитие  характера  и  отнять все качества, необходимые  для семейного  счастья". Дядя и  дед Шопенгауэра  были  помешанные, отец же  был чудак  и  впоследствии  сделался  самоубийцей.  У  Кернера  сестра  страдала меланхолией, а дети были помешанные и подвержены сомнамбулизму. Точно так же расстройством   умственных   способностей   страдали:  Карлини,  Меркаданте, Доницетти, Вольта; у Манцони помешанными были сыновья, у Вилльмена -- отец и братья,  у Конта -- сестра, у Пертикари и Пуччинотти  -- братья. Дед и  брат д'Азелио отличались такими странностями, что о них говорил весь Турин.

Прусская статистика  1877 года  насчитывает  на 10676  помешанных  6369 человек, в сумасшествии которых явно выразилось влияние наследственности.

Влияние наследственности  в  помешательстве гораздо чаще  встречается у гениальных  людей, нежели  у  самоубийц  или  преступников, и  что оно  лишь вдвое-втрое сильнее у пьяниц.  Из  22 случаев наследственного помешательства Обанель и Торе констатировали два случая,  когда этой болезнью страдали дети гениальных людей.

III. ГЕНИАЛЬНЫЕ ЛЮДИ, СТРАДАВШИЕ УМОПОМЕШАТЕЛЬСТВОМ:

ГАРРИНГТОН, БОЛИАН, КОДАЦЦИ, АМПЕР, КЕНТ,

ШУМАН, ТАССО, КАРДАНО, СВИФТ, НЬЮТОН,

РУССО, ЛЕНАУ, ШЕХЕНИ, ШОПЕНГАУЭР

Приведенные  здесь  примеры  аналогичности сумасшествия с гениальностью если и не  могут служить доказательством полного сходства их между собою, то по крайней  мере  убеждают  нас в том,  что первое не  исключает присутствия второй в  одном  и том  же субъекте, и  объясняют нам, почему  это  является возможным.

В самом деле, не говоря уже  о многих гениях, страдавших галлюцинациями более  или  менее продолжительное время, как Андраль, Челлини, Гете,  Гоббс, Грасси, или потерявших рассудок в конце  своей славной жизни, как, например, Вико  и другие,  немалое  число  гениальных  людей  было в  то  же  время  и мономаньяками  или всю  жизнь  находились  под  влиянием  галлюцинаций.  Вот несколько примеров такого совпадения.

       Мотанус   (Motanus),   всегда   жаждавший   уединения  и   отличавшийся странностями,  кончил  тем, что считал себя превратившимся в ячменное зерно, вследствие чего не хотел выходить на улицу из  боязни, чтобы его не склевали птицы.

Друг Люлли постоянно говорил о нем в  его оправдание: "Не обращайте  на него внимания, он обладает здравым смыслом, он всецело -- гений".

       Гаррингтон  воображал, что мысли вылетают у него изо рта  в виде пчел и птиц, и прятался в беседку с метлой в руке, чтобы разгонять их.

Галлер,  считая себя  гонимым  людьми  и  проклятым  от  Бога  за  свою порочность, а также за свои еретические  сочинения,  испытывал такой ужасный страх, что мог избавляться от него только громадными приемами опия и беседой со священниками.

Ампер сжег свой трактат о  "Будущности химии" на том  основании, что он написан по внушению сатаны.

Мендельсон страдал меланхолией.  Латре в старости со-шел с ума. Великий голландский живописец Ван Гог думал, что он одержим бесом.

       Уже в  наше время сошли с  ума Фарини,  Бругэм,  Соути,  Гуно,  Говоне,

Гуцков,  Монж,  Фуркруа,  Лойд,   Купер,  Роккиа,  Риччи,  Феничиа,  Энгель,

Перголези, Нерваль, Батюшков, Мюр-же, Б.Коллинз, Технер, Гольдерлин, Фон дер

Вест,  Галло,  Спедальери,  Беллинжери,  Сальери,  физиолог  Мюллер,   Ленц,

Барбара,  Фюзели, Петерман, живописец  Вит  Гамильтон, По, Улих (Uhliche), a

также, пожалуй, Мюссе и Боделен.

Знаменитый живописец Фон Лейден  воображал себя отравленным и последние годы своей жизни провел не вставая с постели.

Карл    Дольче,   религиозный   липеманьяк    (липемания   --   мрачное помешательство), дает наконец обет брать  только священные сюжеты для  своих картин  и  посвящает свою  кисть Мадонне, но потом для  изображения ее пишет портрет со своей  невесты  -- Бальдуини.  В день  своей свадьбы  он исчез, и после долгих поисков его нашли распростертым перед алтарем Богоматери.

Томмазо Лойд, автор прелестнейших  стихотворений, представляет  в своем характере странное  сочетание  злости, гордости, гениальности и психического расстройства. Когда  стихи выходили у него не совсем удачными, он опускал их в стакан  с водой, "чтобы очистить их", как он выражался. Все, что случалось ему найти  в своих карманах или  что попадалось ему под руки,  -- все равно, была ли это бумага, уголь, камень, табак, -- он имел обыкновение примешивать к пище и уверял, что уголь очищает его, камень минерализирует и пр.

Гоббс, материалист Гоббс,  не  мог остаться в темной комнате без  того, чтобы ему тотчас же не начали представляться привидения.

       Поэт Гольдерлин, почти  всю жизнь  страдавший  умопомешательством, убил себя в припадке меланхолии в 1835 году.

Моцарт был убежден, что итальянцы собираются отравить его. Мольер часто страдал припадками сильной  меланхолии.  Россини  (двоюродный брат которого, идиот,  страстно любящий  музыку, жив еще и до сих пор) сделался в 1848 году настоящим липеманьяком вследствие огорчения  от невыгодной  для себя покупки дворца.  Он вообразил, что теперь  его ожидает нищета, что ему даже придется просить  милостыню  и  что  умственные  способности  оставили  его;  в  этом состоянии он не только  утратил способность писать музыкальные произведения, но  даже  не мог  слышать  разговоров  о  музыке.  Однако  успешное  лечение почтенного   доктора   Сансоне   из  Анконы   мало-помалу  снова  возвратило гениального музыканта его искусству и друзьям.

На Кларка чтение исторических сочинений производило  такое впечатление, что он воображал  себя очевидцем  и даже действующим  лицом  давно прошедших исторических  событий.  Блэк  и  Баннекер  представляли  себе  действительно существующими фантастические образы, которые они  воспроизводили на полотне, и видели их перед собой.

Знаменитый профессор  П. тоже  нередко подвергался подобным  иллюзиям и воображал себя то Конфуцием, то Тамерланом.

       Шуман, предвестник того  направления в  музыкальном  искусстве, которое известно  под  названием  "музыки  будущего",  родившись  в  богатой  семье, беспрепятственно  мог заниматься  своим любимым искусством и  в своей  жене, Кларе Вик, нашел  нежную,  вполне достойную его  подругу  жизни. Несмотря на это, уже на 24-м году он сделался жертвою липемании, а в 46 лет совсем почти лишился  рассудка:   то   его   преследовали  говорящие   столы,  обладающие всеведением,  то  он  видел  не дававшие ему  покоя звуки,  которые  сначала складывались  в  аккорды, а  затем и  в

целые музыкальные фразы.  Бетховен и Мендельсон из своих могил диктовали ему различные мелодии. В 1854 году Шуман бросился  в  реку, но  его спасли, и  он умер в Бонне. Вскрытие обнаружило у него образование остеофитов -- утолщений мозговых оболочек и атрофию мозга.

Великий  мыслитель  Огюст  Конт,  основатель  позитивной  философии,  в продолжение  десяти  лет лечился  у Эски-роля от психического расстройства и затем  по  выздоровлении  без  всякой  причины  прогнал жену, которая своими нежными  попечениями  спасла  ему  жизнь.  Перед  смертью  он  объявил  себя апостолом  и священнослужителем материалистической религии, хотя раньше  сам проповедовал  уничтожение  всякого  духовенства. В сочинениях  Конта рядом с поразительно глубокими положениями  встречаются чисто безумные мысли,  вроде той,  например,  что  настанет  время, когда  оплодотворение  женщины  будет совершаться без посредства мужчины.

Хотя  Мантегацца  и утверждает, что  математики не подвержены  подобным психозам,  но  и это  мнение ложно. Чтобы  "  убедиться в  этом,  достаточно вспомнить,  кроме  Ньютона,  о  котором  я  буду  говорить  более  подробно, Архимеда, затем  страдавшего  галлюцинациями  Паскаля и  специалиста  чистой математики  чудака  Кодацци. Алкоголик, скупой до скряжничества, равнодушный ко  всем  окружающим,  он отказывал в помощи даже своим родителям, когда  те чуть не умирали с голоду.  В  то же время он был до того тщеславен, что, еще будучи  молодым, ассигновал  известную  сумму на сооружение себе надгробного памятника и  не позволял оспаривать своих мнений даже насчет покроя  платья. Наконец,  помешательство  Кодацци выразилось  в том, что он  придумал способ сочинять музыкальные мелодии посредством вычисления.

Все  математики   преклоняются  перед  гениальностью   геометра  Ббльяи (Bolyai),  отличавшегося, однако, безумными  поступками. Так,  например,  он вызвал на дуэль 13 молодых людей, состоящих на государственной  службе,  и в промежутках между  поединками развлекался  игрою  на  скрипке,  составлявшей единственную движимость в  его  доме. Когда ему назначили  пенсию, он  велел напечатать  белыми буквами  на  черном фоне пригласительные билеты  на  свои похороны и сделал сам  для себя  гроб (подобные странности я наблюдал еще  у двоих математиков,  недавно  умерших).  Через семь  лет  он снова  напечатал второе  приглашение  на  свои  похороны,   считая,  вероятно,   первое   уже недействительным, и в  духовном завещании обязал наследников посадить на его могиле  яблоню,  в память Евы,  Париса и Ньютона. И  такие  штуки проделывал великий математик, исправивший геометрию Евклида!

Кардано, о котором современники говорили, что это умнейший из людей и в то же время глупый,  как ребенок, Кардано, первый из смельчаков,  решившийся критиковать  Галена, исключить огонь  из числа  стихий и назвать помешанными колдунов и католических святых, этот великий человек был сам  душевнобольным всю свою жизнь. Кстати прибавлю, что сын, двоюродный  брат  и отец  его тоже

страдали умопомешательством.

       Вот как описывает себя он сам: "Заика, хилый,  со  слабой  памятью, без всяких знаний, я с детства страдал гипнофантастическими галлюцинациями". Ему представлялся то  петух, говоривший  с ним  человеческим голосом,  то  самый тартар, наполненный костями, и все, что  бы ни явилось в его воображении, он мог увидеть перед собой, как  нечто действительно  существующее, реальное. С

19-  до 26-летнего возраста Кардано находился под  покровительством  особого духа, вроде того, что некогда оказывал услуги его отцу, и этот дух не только давал  ему  советы,  но  даже  открывал  будущее.  Однако  и  после  26  лет сверхъестественные силы не оставляли его без содействия: так, однажды, когда он прописал не то лекарство, какое  следовало, рецепт,  вопреки всем законам тяготения, подпрыгнул на столе и тем предупредил его об ошибке.

Как ипохондрик,  Кардано воображал себя  страдающим всеми болезнями,  о каких  только  он  слышал  или читал:  сердцебиением, ситофобией*,  опухолью живота,  недержанием  мочи,  подагрой,  грыжей  и  пр.;  но все  эти болезни проходили  без всякого лечения или только вследствие молитв Пресвятой  Деве. Иногда ему казалось, что мясо, которое он употреблял в пищу, пропитано серой или растопленным воском, в другое время он  видел перед собою огни, какие-то призраки,  --  и  все  это сопровождалось  страшными  землетрясениями,  хотя окружающие не замечали ничего подобного.

     [Боязнь открытых площадей, широких улиц.]

Далее  Кардано воображал,  что  его преследуют  и  за  ним шпионят  все правительства,  что против него ополчился  целый сонм  врагов, которых он не знал  даже по имени и никогда не видел и которые, как он  сам говорит, чтобы опозорить  и довести его  до отчаяния, осудили на смерть даже нежно любимого им  сына. Наконец,  ему представилось, что профессора  университета в  Павии

отравили  его,  пригласив специально для этой цели к  себе, так  что если он остался цел и невредим, то единственно  лишь благодаря помощи  св. Мартина и Богородицы. И  такие  вещи высказывал писатель,  бывший  в  теологии  смелым предшественником Дюнюи и Ренана!

Кардано сам  сознавался,  что  обладает  всеми пороками  --  склонен  к пьянству, к игре,  ко лжи,  к разврату и зависти. Он говорит также, что раза четыре   во   время   полнолуния   замечал    в    себе   признаки   полного умопомешательства.

Впечатлительность у  него  была извращена  до  такой  степени,  что  он чувствовал себя хорошо только под влиянием какой-нибудь физической боли, так что даже причинял ее себе искусственно, до крови  кусая губы или руки. "Если у меня ничего не болело, -- пишет он, --  я старался вызвать  боль ради того приятного  ощущения, какое доставляло мне прекращение  боли и ради того еще, что, когда я не  испытывал физических страданий,  нравственные  мучения  мои делались  настолько  сильными,  что  всякая  боль  казалась мне  ничтожной в сравнении с ними". Эти  слова  вполне объясняют, почему многие сумасшедшие с каким-то  наслаждением причиняют себе  физические страдания  самыми ужасными способами*.

     [Байрон  тоже  говорил,  что  перемежающаяся лихорадка  доставляет  ему

удовольствие  вследствие  того  приятного  ощущения,  каким   сопровождается

прекращение пароксизма.]

Наконец, Кардано до того слепо  верил в  пророческие сны, что напечатал даже нелепое  сочинение  "О сновидениях". Он руководствовался снами  в самыхважных случаях своей жизни,  например  при подаче медицинских  советов,  при заключении  своего  брака, и, между  прочим, под  влиянием сновидения  писал сочинения, как, например, "О разнообразии вещей" и "О лихорадках"*.

     ["Однажды во  сне я услышал прелестнейшую музыку, -- говорит  он, --  я

проснулся,  и  в голове у меня  явилось  решение  вопроса относительно того,

почему одни лихорадки имеют смертельный исход, а другие нет, -- решение, над

которым я тщетно трудился в продолжение 25 лет. Во время сна у меня  явилась

потребность написать эту книгу, разделенную на 21 часть, и я работал над ней

с таким наслаждением, какого никогда прежде не испытывал".]

Будучи  импотентным до 34  лет, он  во сне  снова получил способность к половым отправлениям и во сне же ему была указана его будущая подруга жизни, правда, не особенно  хорошая, дочь какого-то  разбойника,  которой,  по  его словам, он  никогда не видел раньше. Эта безумная вера в  сновидения до того овладела  Кардано,  что он  руководствовался ими  даже  в  своей медицинской практике, в чем он сам с гордостью сознавался.

Мы могли бы привести из жизни  этого гениального  безумца еще множество фактов, то  забавных и нелепых, то ужасных и возмутительных,  но ограничимся одним, соединяющим в себе все  эти качества его,  -- сновидением, касающимся драгоценного камня (gemma).

В мае 1560 года, когда Кардано шел  уже 62-й год, сын его был  публично признан отравителем. Это несчастие  глубоко потрясло бедного  старика, и без того не обладавшего душевным спокойствием. Он искренно любил своего сына как отец, доказательством  чего служит, между прочим,  прелестное  стихотворение

"На смерть сына", где  в такой высокохудожественной  форме выражена истинная скорбь, и в " то  же  время  он,  как самолюбивый человек, надеялся видеть в сыне те  же таланты,  какими обладал сам.  Кроме того, в этом осуждении, еще более   усилившем  его  сумасбродные  идеи  липеманьяка,  несчастный  считал виновными  своих  воображаемых  врагов,  составивших  против  него  заговор.

"Подавленный  таким горем,  -- пишет  он по этому  поводу, -- я тщетно искал облегчения в занятиях, в игре и в физических страданиях, кусая свои руки или нанося себе удары по ногам (мы  знаем, что он и  раньше прибегал к подобному средству для своего успокоения).  Я  не спал уже третью ночь и наконец, часа за два до рассвета, чувствуя, что я должен  или умереть, или  сойти с ума, я стал  молиться Богу,  чтобы Он избавил меня от этой жизни. Тогда, совершенно неожиданно, я заснул и вдруг почувствовал, что ко  мне приближается  кто-то, скрытый от меня окружающим мраком, и говорит: "Что ты сокрушаешься о сыне?..

       Возьми камень, висящий у тебя на шее, в рот  и, пока ты будешь прикасаться к нему губами, ты не

будешь вспоминать сына". Проснувшись, я не поверил, чтобы могла  существовать  какая-нибудь  связь между изумрудом и забвением, но, не зная иного средства облегчить  нестерпимые страдания и  припомнив  священное изречение  "Credidit,  et reputatum  ei est  ad justitiam",  я  взял  в  рот изумруд.  И что же? Вопреки моим ожиданиям, всякое воспоминание о сыне вдруг исчезло  из  моей памяти,  так что  я  снова  заснул. Затем,  в  продолжение полутора лет я вынимал свой драгоценный камень изо рта только во время еды и чтения  лекций,  но тогда ко мне возвращались  прежние  страдания". Странное лечение  это основывалось  на игре слов (непереводимой по-русски),  так  как gioia -- радость и gemme -- драгоценный камень происходят  от одного  корня. Сказать  по  правде, Кардано  в этом случае  не нуждался  даже в откровении, сделанном  ему  во  время  сна,   потому  что  еще  раньше,  основываясь  на этимологии,  ложно им понятой, он приписывал драгоценным камням благотворное влияние на людей*.

Страницы: 1, 2, 3, 4