Современные разработки в психологии

Современные разработки в психологии

Обобщая результаты многочисленных исследований, И. Альтман констатировал, что

- лица с внутренним контролем склонны устанавливать большую дистанцию, чем экстерналы;

- лица с высокой самооценкой и низкой авторитарностью склонны допускать других ближе, чем авторитарные с низкой самооценкой;

- лица с высокой самооценкой допускают других ближе в ситуации моделирования, а не в лабораторном эксперименте;

- люди с расовыми предрассудками, в отличие от не имеющих таковых, размещают фигурки дальше друг от друга;

- люди с ясными границами своего тела допускают более близкую дистанцию;

- первые дети в семье допускают себя ближе к отцу и дальше по отношению к матери и братьям (сестрам) по сравнению со вторыми и последующими детьми, у которых меньше предпочтений;

- лица с высокой аффилиативностью склонны размещаться ближе к другим, чем недружелюбные.

Поскольку физическое размещение в пространстве, как отмечалось в одном из методологических допущений И. Альтмана, отражает межличностные отношения, можно ожидать изменения дистанции и в зависимости от эмоциональной близости. Действительно, показано, что положительные отношения сочетаются с более близкой межличностной дистанцией и меньшей зоной личного пространства. Верно и обратное: люди, размещающиеся на небольшой дистанции, рассматриваются как находящиеся в хороших отношениях - между друзьями дистанция ближе, чем между посторонними, что подтверждается и результатами теста размещения фигур.

Наряду с изучением дистанции как способа сохранения личного пространства изучались и реакции на его нарушение. М. Лейбман (М. Leibmari) выделил три типа насилия (violation) над личным пространством: чрезмерно близкая физическая дистанция, неудобное или несоответствующее положение тела и поведение, которое проявляется в чрезмерной символической интимности4 [28].

Насилие над повседневными нормами и ценностями может принимать различные формы. Х. Гарфинкел (Н. Garfinkel) посадил студентов в дюйме друг от друга, так что они были вынуждены соприкасаться носами; в результате спустя незначительный промежуток времени они пришли в состояние гнева [19].

Личное пространство динамично: в зависимости от смысла ситуации человек может приближаться (lean), если дистанция оказывается слишком большой, и отдаляться (leaning away), если она слишком мала.

ТЕРРИТОРИАЛЬНОСТЬ У ЧЕЛОВЕКА И ЕЕ ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Если личное пространство контролируется посредством установления дистанции "от себя", т.е. изначально и принципиально эгоцентрично, то следующая форма проявления приватности, территориальность, подразумевает отрыв от места нахождения субъекта. Вероятно, личное пространство может быть рассмотрено как более простой и онтогенетически ранний вариант территориальности. В развитой форме территориальность обозначает фиксацию некоторого участка, определения на нем норм поведения и контроля за их соблюдением. Фиксированными территориями (которые не входят в личное пространство человека, а вынесены за его границы) могут быть дом человека, его рабочее место, больничная койка, полка купе и т.д.

Истоки территориальных проявлений мы можем найти в поведении других, помимо Homo, видов, и хотя человеческое поведение более вариативно, сравнение обнаруживает много общего. Несмотря на то, что территориальность отмечается и у животных, и у людей, можно выделить и несколько отличий в ее проявлении. Одно из них состоит в том, что, поскольку у животных меньше ролей (самец, лидер, родитель) и они принадлежат, как правило, к малым группам, то вариативность территориальных проявлений у них также меньше. У людей же ролей больше, и они могут входить как в малые, так и в большие группы. Различаются также мотивы, связанные с территориальностью: у животных - это биологические потребности (физическая безопасность, брак, питание), у людей - социальные (социальные роли, обозначение границ "своих" и "чужих").

Неодинакова и природа территории: у животных только география определяет способ удовлетворения потребностей, у людей появляются искусственно построенные жилища, и потому территориальность более вариативна в физическом размере, функциональной сложности и размещении (например, дом и офис). Различно обозначение территории: у животных оно происходит посредством дефекации, уринации и вокализации, у людей, как правило, символически – посредством размещения личных вещей, использования табличек, перегородок, дверей.

Животные и человек по-разному отвечают на территориальное вторжение. Животные используют предупреждающий сигнал, агрессивное поведение и угрожающие движения (threatening movements). Человек выстраивает границы не только физическими и социальными средствами, но и символически: вербально, экспрессивно, пантомимически; физическое воздействие среди людей чаще демонстрируется метафорически. Следовательно, человеческое поведение более вариативно, у людей - тоньше нюансировка территориальности и ярче ее социальный смысл [7, 8].

Важную информацию о фундаментальности территориальных проявлений мы находим в работах социобиологического и нейрологического направлений. По мнению Р. Эрдри (R. Ardrey), территориальность представляет собой "открытую" программу инстинктов, которая имеет эволюционное происхождение и модифицируется у человека под влиянием социокультурных воздействий [11].

А. Х. Эссер (А. Н. Esser) связывает территориальность с локализацией в головном мозге [18]. Он выделяет три системы мозга:

1) биологический мозг (ретикулярную формацию и наиболее древние части), отвечающие за элементарное социальное поведение и базовое самосохранение,

2) социально-эмоциональный мозг (лимбическую систему), отвечающий за социальный уровень,

3) интеллектуальный мозг (neocortex), отвечающий за взаимодействие со средой. Территориальное поведение в основном регулируется первой и второй составляющими, следовательно, это взаимодействие коры и инстинкта, то есть результат констелляции врожденного и приобретенного.

А. Р. Уилсон (A. R. Wilson), ссылаясь на работы Т. Лири, также считает территориальность важнейшим регулятором человеческого поведения [5]. Указывая, что существуют идентифицированные нейрологические программы территориального поведения (второй нейрологический контур), он рассматривает территориальность как коррелят эмоциональности и доминирования, в том числе и социального.

Явление человеческой территориальности начало привлекать к себе внимание социологов уже в 20 - 30 гг. XX в. при изучении городской среды, соседства, иммиграции и этнических особенностей. Позже искажения территориальности изучались у дезадаптированных или находящихся в особых условиях людей (в клинике, баре и т.п.). Методики, которые при этом использовались, отражали принципы разных психологических течений, и потому среди них можно было встретить и наблюдение, и эксперимент, и самоотчет.

Определения территориальности вначале были преимущественно описательными. Так, В. Барт (W.H. Burt) определял территорию как дружественную часть жилища или область вокруг него, по которой животное может беспрепятственно передвигаться [13]. Г. Гедигер (Н. Р. Hediger) полагал, что территория - это географический участок, на котором животное живет и которое оно защищает от вторжения других особей [22]. Территории используются для разных функций: пропитания, спаривания, воспитания потомства. Они обычно обозначаются оптическими, акустическими и обонятельными сигналами, то есть это области, которые имеют отличительные для данной особи характеристики и которые защищаются от вторжения.

К. Карпентер (C. R. Carpenter) в своем определении исходил из того, что территориальность -это сложноорганизованная поведенческая система, которая может быть описана в пространственно-временных понятиях [14]. Она сплачивает индивидов в группы для защиты участка и побуждает демонстрировать превентивную агрессию для предотвращения нападений на эту территорию. Территориальность выполняет около 30 функций, среди которых - расселение популяции, контроль над границами, ослабление сексуальной конкуренции, безопасность и защита.

Г. МакБрайд (G. McBride) считал, что территории - это фиксированные географические участки, которые защищаются от вторжения других особей и необходимы для спаривания, питания и гнездования или постройки жилищ [29]. Они могут быть постоянными или сезонными и могут изменяться в размере.

Некоторые определения касаются специфически человеческих проявлений территориальности. Так, Д. Сти (D. Stea) понимал территориальность как отражение человеческой потребности обладать частью пространства и насколько возможно защищать его от вторжения со стороны других [36]. Р. Соммер (R. Sommer) считал, что территория - это участок, который контролируется индивидом, семьей или другой реально существующей группой, причем контроль может выражаться либо во владении участком, либо в защите его от агрессии [35]. Позже он привлекал для определения территориальности понятие персонализации: территория - это географический участок, который персонализируется, обозначается (маркируется) различными способами и защищается от вторжения. Л. Пасталан (L.A. Pastalan) к уже перечисленным признакам территориальности у человека добавляет психологическую идентификацию с местом, символически представленную в установках человека на владение местом и размещении на нем разных объектов [30]. Е. Гоффман (Е. Gojfman) считал главным в территориальности обозначение собственности и эксклюзивности на владение местом [21].

И. Альтман, проанализировав большое количество определений территориальности, выделил в них следующие общие черты:

-территориальность всегда направлена на определенное место, географический ареал или некоторые объекты;

- данное место обладает для его владельца некоторой функцией (место отдыха, работы, свидания и т.д.);

- данное место всегда обозначается (маркируется) определенным образом;

- владение местом может быть как индивидуальным, так и коллективным;

- территориальность проявляется в защитном поведении;

- владелец регулирует и контролирует поведение других в отношении данного места [8].

В чем заключаются функции территориальности у человека? В общем виде их можно свести к следующим трем:

- территориальность является основой формирования индивидуальной и групповой идентичности, т.е. позволяет определить, кто я и кто мы;

- территориальность представляет собой средство организации взаимоотношений;

- фиксирование территории дает человеку возможность контролировать среду, т.е. самому определять свою деятельность и степень социального контакта при осуществлении этой деятельности.

Территориальность подразумевает "прикрепление" места к субъекту, причем это место может не примыкать к личному пространству буквально и даже не находиться в собственности субъекта -таким прикрепленным местом может быть "своя парта", "наша скамья", "наша беседка" и т.д. Рассмотрение структуры города или поселка с точки зрения прикрепленности к субъектам открывает существенно новую форму организации жилого пространства, его социальную систему, осуществляющую контроль над своими территориями [6].

Можно выделять различные типы территорий по следующим основаниям: 1) по мотивам использования территории, 2) по географическим свойствам (размеру и месторасположению), 3) по социальной единице, которой территория принадлежит (индивидуум, группа, большая группа), 4) по продолжительности владения - временное размещение (место в автобусе) или постоянное (дом), 5) по реакциям обозначения территории и ее защиты. Эти основания объективны, то есть в них отсутствует указание на ту степень переживания территории как "личной", которой она обладает, или, иначе говоря, на меру ее персонализированности. Таким образом, возникает необходимость определить еще одно понятие теории приватности, которое И. Альтман стал использовать в своих более поздних работах и в котором еще сильнее представлено субъектное отношение к пространству.

ПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ В ТЕОРИИ ПРИВАТНОСТИ

Определяя территориальность, многие исследователи отмечали необходимость обозначения участка его владельцем. Можно даже говорить о том, что человек не только испытывает влияние среды в лице собственной территории, от которой он зависит во многих своих потребностях; он также представляет самого себя на этой территории, наделяет ее своими проецируемыми качествами и таким образом делает эту территорию не анонимной, а индивидуальной, личной. И если при определении территориальности центральным понятием оставался участок как объект присвоения, то персонализация "отсчитывается" от субъекта, это показ себя с помощью среды [6].

Персонализация может пониматься как число изменений, которые человек осуществил в своем окружении, как способ воздействия на окружение с целью преобразования его в свое, как возможность оставить свой индивидуальный отпечаток на окружении. В самом общем виде И. Альтман определил персонализацию следующим образом: "Персонализируя среду... человек ставит свой индивидуальный отпечаток на нее, информирует других, где его место начинается и кончается, а также представляет миру свои ценности и убеждения" (цит. по [6, с. 11]). Таким образом, помимо объективной ценности участка, у него есть еще и субъективная ценность, обусловленная личным предпочтением и значимостью для человека.

По степени персонализированности можно выделить следующие типы территорий: первичную, вторичную и публичную территории. Первичная (например, место сна) - это территория, которая длительное время находится под контролем одного человека, является существенной для него и внедрение на которую связано с переживанием угрозы личной идентичности.

Вторичная (например, рабочий стол в офисе) -это менее существенная для человека территория, которой пользуются временно или периодически и, хотя она также ощущается "своей", контроль над ней частичен. Вторичная менее эксклюзивна, иногда воспринимается как ничья, неохраняемая (например, середина улицы, которая располагается на шкале персонализации между первичной и публичной).

Публичная территория - это место, на которое у каждого есть право, которое не "прикреплено" к определенному субъекту, как, например, парк, улица, площадь, место в вагоне метро и т.д.

На основе проведенного опроса И. Альтман выделил шесть основных способов персонализации среды (в том числе и территории) с точки зрения ее целей и средств:

1. Представление своей связи (любви, уважения, наличия общей группы) с конкретными людьми (фотографии родственников и просто известных людей).

2. Представление своих ценностей (политических, философских, духовных) путем вывешивания лозунгов, плакатов, икон и других знаковых маркеров.

3. Представление своей эстетической направленности путем экспозиции рисунков, живописи и др.

4. Указание на определенное событие или значимый отрезок времени (экспозиция карт, календарей, вырезок из газет).

5. Демонстрация вещей, указывающих на склонности человека и качество его досуга (спортивные принадлежности, плеер, компьютер)

6. Представление своих групповых интересов (посредством вывешивания плакатов, постеров кумиров, спортивных команд, артистов и др.).

Невозможность персонализации места приводит к переживанию деперсонализации, чувству неподтвержденности, отчуждения человека от среды. Обобщая данные разных исследователей о функциях персонализации среды, А. Джилл (A. Gill) выделяет следующие:

- "проекция" личности в среду, дающая ощущение уверенности, защищенности, пребывания в своей, а не чужой среде;

- преемственность, чувство постоянства, связанности со своим прошлым, своей группой;

- фактор адаптации к новой среде, возможность взять с собой в новый мир часть старого (в больницу или детский сад - личную вещь или игрушку), облегчающая приспособление к ней [20].

Чем сильнее персонализирована территория, тем более острой оказывается реакция на нарушение ее границ, что неудивительно, если смыслом персонализации как формы приватности является поддержание идентичности. Для обозначения нарушений границ за рубежом используется множество терминов (violation, invasion, contamination, obtrusion, encroachment), само количество которых свидетельствует о сензитивности к вторжению и тонкости нюансировки реакций на него. Таким образом, можно заключить, что установление дистанции и определение границ личного пространства, территориальность, персонализация - все эти формы реализации стремления к приватности служат тому, чтобы увеличить возможность контроля над физическим и социальным окружением и обеспечить субъекту максимальную свободу выбора.

К настоящему времени приватность рассматривается не просто как механизм взаимодействия человека и среды; она понимается как предмет одной из существенных человеческих потребностей. Исходя из этого уважение к границам персональных территорий может быть рассмотрено как весомая характеристика качества человеческих отношений. Получено большое количество эмпирических данных, которые свидетельствуют о важности сохранения приватности и персонализации для благополучия и развития субъекта.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ДОМАШНЕЙ СРЕДЫ

И. Альтман предпринял исследование способов использования домашней среды членами семьи, основанное на следующих допущениях: 1) социальные связи внутри семьи могут быть осознаны и поняты исходя из того, как члены семьи используют домашнюю среду; 2) способы использования домашней среды могут характеризовать особенности членов семьи; 3) использование физической среды может быть описано в терминах интегрированного поведения, характеризующего все основные образцы (facets) семейного функционирования [9]. Таким образом, связав особенности общения с использованием домашней среды, можно выделить разные стили семейного взаимодействия. Задачей проведенной работы среди прочего было установление общераспространенных норм уважения к приватности, отклонения от которых впоследствии могли бы быть расценены как неуважение или вторжение.

Процедура исследования включала опрос 147 мужчин в возрасте 18 - 20 лет посредством анкетирования. Анкета включала 330 вопросов о поведении в домашней обстановке (и не включала оценку чувств, восприятия и установок); основные из них группировались вокруг использования кухни, ванной и спальни, частично затрагивая уважение к приватности и территориальное поведение.

Наблюдение показало, что в каждой семье существует контролируемая и неконтролируемая площадь. Изучение использования физических барьеров позволило придти к следующим выводам. Члены семьи устойчивы (т.е. у них возникают привычки) в проявлениях "открытости" и "закрытости" дверей в различной деятельности. Члены одной семьи похожи в своих проявлениях открытости-закрытости друг на друга. Открытость/закрытость спальни (доступность, accessibility) связана с большей информированностью о жизни семьи (если дверь открыта - нет необходимости стучать, меньше формальности), а также с перекрытием (overlapping) ролей внутри семьи и естественным распределением обязанностей. Следовательно, использование личной спальни -это ключ к поддержанию семейного климата (ecology).

Другие участки домашней среды тоже маркируют определенные характеристики семейного взаимодействия. Если семья и гости едят на кухне, это свидетельствует о неформальности отношений и разделении домашнего труда; о том же говорит открытость ванной. Вообще, чем выше доступность комнат для других, тем выше открытость семьи в целом. Если же у отца имеется отдельная комната, помимо общей с матерью спальни, значит, имеет место большая дистанцированность, формальность в отношениях с другими членами семьи.

Основываясь на своих наблюдениях, И. Альтман выделил два типа средового семейного поведения. Тип А - это открытый, неформальный, социально активный стиль. Двери открыты, отдельные комнаты доступны для других членов семьи, отмечается меньше межличностных барьеров. Члены семьи вместе выполняют домашнюю работу, знают о том, что происходит в доме. Едят обычно на кухне, готовы входить без стука, активно обсуждают хорошие или плохие новости. Стремятся посадить родителей на противоположные концы стола.

Тип В обладает противоположными характеристиками присутствия границ: двери закрыты, отдельные комнаты недоступны. Едят обычно в столовой, причем стремятся посадить отца на конец стола, а мать - на угол или посередине (размещение свидетельствует об эксклюзивном положении членов семьи).

Результаты И. Альтмана вполне согласуются с более ранними наблюдениями А. Зиммеля (A. Simmel), который различал открытые и закрытые семьи в их отношении к приватности [36]. Закрытые семьи, преимущественно проживающие в больших городах, не ходят в гости без приглашения, что позволяет им сохранить социальную идентичность в условиях гетерогенности урбанизированного образа жизни. Открытые семьи, проживающие в маленьких городках или сельской местности, напротив, чаще используют внешний, чем внутренний, контроль поведения, гомогенность социальной среды там выше. Взрослые члены семей подобного типа не принимают во внимание тот факт, что дети - субъекты своего поведения, и позволяют другим людям воспитывать их.

В книге И. Альтмана описан один день жизни семей двух типов, и хотя формально он признает оба типа "нормативными", то есть распространенными и не отклоняющимися, очевидные симпатии исследователя принадлежат типу семьи А.

Однако отечественный читатель не всегда может разделить эти симпатии в силу того, что живо ощущает, какого рода потребности фрустрируются в отсутствие возможности "закрыться". Таким образом, возникает вопрос о культурных особенностях потребности, переживания и способов достижения приватности.

И вновь мы возвращаемся к пониманию приватности как механизма не столько отделения, сколько регуляции интенсивности взаимодействия. Бытовые наблюдения говорят, что более охотно собираются к обеду члены семьи, которые мало общаются друг с другом в течение дня, и напротив, в случае отсутствия возможности уединения и ненормированного рабочего дня, который проходит в окружении семьи, отмечается стремление есть в одиночку, смещать режим светового дня, и особенно ценными оказываются вечерние и утренние часы, когда остальные члены семьи спят.

Это подтверждается и данными работы А. Де-Лонга (A. J. DeLong), который провел серию наблюдений в доме престарелых во время изменения режима жизни его обитателей: общие комнаты заменяли индивидуальными, то есть возвращали жителям интернатов личные территории [17]. Территориальные изменения сказались на качестве общения: возросла коллективность (если раньше в общей комнате люди стремились к одиночным занятиям, то после перестройки они стали активнее использовать общие помещения для совместной деятельности). Выросла общая интенсивность общения, понизился уровень агрессивности. И если до получения отдельной комнаты пожилые люди особенно строго фиксировали свои территории - подоконники, табуреты, то позже они стали более терпимо относиться к посягательству других на эти участки, которые после реорганизации утратили статус личных.

К настоящему времени во многих странах собран богатый материал о приватности - исследования показывают существование значительных межкультурных различий в переживании приватности. Так, например, в Бразилии и Японии исключительно высока публичность жизни, ведь большинство дел осуществляются на глазах других; в Северной Африке, на Бали и Яве присутствуют свои особенности [10]. Исследования в Израиле показывают, что в этой стране очень силен фактор места (иметь место для личной жизни, не покидать свое место - существенный мотив жизни граждан Израиля), возможно, потому, что они долго не имели собственной земли. Отечественный исследователь может дополнить этнографические наблюдения И. Альтмана данными о специфике жизнедеятельности в условиях коммунальных квартир.

Итак, теория приватности открывает новый, особенно для отечественных исследователей и практиков, взгляд на взаимодействие людей и причины его неэффективности, обозначая объективные средовые ресурсы его оптимизации. Теория приватности удачно связывает внешние проксимические параметры поведения с личностными, возрастными, половыми особенностями. Расширяя методологические допущения подхода, можно предположить и другие, помимо параметров физического пространства, способы обретения и обозначения приватности: владение и порядок использования личных и общих вещей, "монополизация" идей, моды, знакомств, авторские права (И. Альтман использовал такое выражение как "интеллектуальная территориальность", однако не исследовал этого явления глубоко). Можно задуматься и о том, что приватность как механизм регуляции взаимодействия человека с миром рано или поздно становится стабильным качеством действующего субъекта, который уже не может в своей активности оставаться беспристрастным и неразборчивым.

Однако, как справедливо отметил эстонский психолог М. Хейдметс, в своей основе теория И. Альтмана все же остается описательной, не открывающей психологической сущности и причин того, как организуется среда субъекта исходя из особенностей его потребностей: психологические механизмы становления приватности и последствия ее дефицита изучены недостаточно [6]. "Объективные" данные, какими бы выразительными и богатыми они ни были, дают недостаточное представление о глубине переживания приватности-депривированности вне понимания контекста и смысла переживаемой субъектом ситуации, то есть погружения в субъективированное психологическое пространство личности.

ВЫВОДЫ

Краткий анализ такого направления как психология приватности показал высокую эвристичность и прикладное значение подхода, который позволяет взглянуть на проблемы межличностных и поведенческих патологий с точки зрения удовлетворенности потребности в приватности. Приватность, определяемая как основной механизм поддержания и развития личности и ее самосознания, раскрывается операционально посредством категорий дистанции, личного пространства, территориальности и персонализации. Эмпирические факты, полученные сторонниками обсуждаемой теории, свидетельствуют в пользу высокой актуальности изучения способов и форм удовлетворения потребности в приватности, а также важности углубления и модификации содержания этого понятия в направлении "от территории - к экзистенции".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Нартова-Бочавер С. К. Психологическая суверенность личности: генезис и проявления: Автореф. дисс. ... докт. психол. наук. М., 2005.

2. Нартова-Бочавер С. К. Психологическое пространство личности. М., Прометей, 2005.

3. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 3. М., 1955.

4. Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т 3. М., 1939.

5. Уилсон А. Р. Психология эволюции. М., 2005.

6. Хейдметс М. Феномен персонализации среды: теоретический анализ // Средовые условия групповой деятельности / Под ред. Х. Миккина. Таллинн, 1988. С. 7 - 15.

7. Altman I., Wohlwill J. (ed.) Children and Environment. Human behavior and Environment. N.Y. - L., 1978.

8. Altman I. The environment and social behavior. Privacy, personal space, crowding. N.Y., 1975.

9. Altman I., Nelson PA. The Ecology of Home Environments. Wash., 1972.

10. Altman I., Chemers M. Culture and Environment. Monterey, 1980.

11. Ardrey R. The territorial imperative. N.Y., 1966.

12. Bates A. Privacy - A useful concept? // Social Forces, 1964. V. 42. P. 432.

13. Burt W.H. Territoriality and home range concepts as applied to mammals // Journ. of Mammalogy, 1943. V. 24. P. 346 - 352.

14. Carpenter C.R. Territoriality: A review of concepts and problems // Behavior and evolution / Eds. A. Roe, G.G. Simpson. New Haven, 1958. P. 257 - 284.

15. Chopin F.S. Some housing factors related to mental hygiene // J. of Social Issues, 1951. V. 7. P. 164 - 171.

16. Cozby P.C. Self-disclosure: A literature review // Psychological Bulletin, 1973. V. 79. P. 73 - 91.

17. DeLong A. J. Dominance-territorial relations in a small group // Environment and Behavior, 1970. V. 2. P. 190 - 191.

18. Esser A.H. A biosocial perspective on crowding // Environment and the social sciences: Perspectives and applications / Eds. J. F. Wohlwill, D. H. Carson. Washington, 1972. P. 15 - 28.

19. Garfinkel H. Studies of the routine grounds of everyday activities // Social Problems, 1964. P. 258 - 284.

20. Gill A. Environmental Personalization in Institutional Setting. Wales, 1974.

21. Goffman E. Behavior in public places. N.Y., 1963.

22. Hediger H.P. The evolution of territorial behavior // Social life of early man / Ed. S.L. Washburn. N.Y., 1961.

23. Horowitz M. J., Duff D F., Stratton L.O. Body-buffer zone // Archives of General Psychiatry, 1964. P. 651 - 656.

24. Kinzel A.S. Body buffer zone in violent prisoners // American Journ. of Psychiatry, 1970. V. 127. P. 59 - 64.

25. Kira A. The bathroom // Environmental psychology / Eds. H.M. Proshansky, W.H. Ittelson, L. G. Rivlin. N.Y., 1970. P. 303 - 309.

26. Kuethe J.L., Weingartner H. Male-female schemata of homosexual and non-homosexual penitentiary inmates // Journ. of Personality. 1964. V. 32. P. 23 - 31.

27. Laufer R.S., Proshansky H.M., Wolfe M. Some analytic dimensions of privacy. Paper presented at the Third International Architectural Psychology Conference. Lund, 1973.

28. Leibman M. The effects of sex and race norms on personal space // Environment and Behavior. 1970. V. 2. P. 241 - 280.

29. McBride G. A general theory of social organization of behavior. St. Lucia Queensland, Australia: University of Queensland Papers. 1964. V. 1. P. 75 - 110.

30. Pastalan L. A. Privacy as a behavioral concept // Social Forces, 1970. V. 45 (2). P. 93 - 97.

31. Plant J. Some psychiatric aspects of crowded living conditions // American Joum / of Psychiatry, 1930. N 9. P. 849 - 860.

32. Rapoport A. An approach to the construction of man-environment theory // Environmental design research / Ed. W.F.E. Preiser. V. 2. Stroudsburg, Pennsylvania, 1973. P. 124 - 136.

33. Shils E. Privacy: Its constitution and vicissitudes. Law am! //Contemporary Problems. 1966. 1. P. 315 - 305.

34. Simmel A. Privacy is not an isolated freedom // Privacy / Eds. J. Pennock, J. Chapman. N.Y., 1971.

35. Sommer R. Studies in personal space // Sociometry, 1959. V. 22. P. 281 - 294.

36. Stea D. Territoriality, the interior aspect: Space, territory, and human movements. Landscape, Autumn 1965. P. 13 - 17.

37. Weinstein L. Social schemata of emotionally disturbed boys // Journ. of Abnormal Psychology, 1965. V. 70. P. 457^61.

38. Westin A.F. Privacy and freedom. N.Y., 1967.

39. Wolfe M. Childhood and Privacy // Ed. I. Altman, J. Wohlwill. N.Y. -L., 1978. P. 175 - 255.

THEORY OF PRIVACY AS A LINE OF INVESTIGATION IN THE FOREIGN PSYCHOLOGY

S. K. Nartova-Bochaver

ScD. (psychology), differential psychology chair, MCPPU, Moscow

Theory of Privacy - a field of psychological investigation between ecological approach and proximites presented. Psychological privacy is defined as a way to create and support the identity by selection of outside contacts and information. The privacy develops in distance, personal space, territoriality and personalization. Empirical data about correlates of psychological privacy are considered; advantages, lacks, applied outcomes and prospects of the discussed approach are analyzed.

Key words: privacy, distance, proximity, personal space, territoriality, personalization.

ТЕНДЕНЦИИ ИССЛЕДОВАНИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ В ЗАРУБЕЖНОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Автор: Л. М. СОСНИНА

Л. М. Соснина

Научный сотрудник Института психологии РАН, Москва

Проведен теоретико-методологический анализ исследований проблемы справедливости. Рассмотрены подходы к определению данного феномена, выделены и описаны основные виды справедливости и критерии справедливого распределения. Представлен анализ классической теории эквивалентной справедливости Дж. Адамса и основные тенденции исследований на основе этой теории. Обсуждены вопросы о многомерности мотивации справедливости, ее изучении в кросскультурных исследованиях и перспективы дальнейших исследований.

Ключевые слова: справедливость, дистрибутивная и процедурная справедливость, критерии справедливости, многомерность мотивации справедливости, социокультурная детерминация.

Феномен справедливости - сложное, многоуровневое явление. Его важность очевидна практически во всех сферах жизни личности. Поскольку современная экспериментально-ориентированная социальная психология начала заниматься изучением проблемы справедливости относительно недавно, в 60 - 70-е годы XX века, говорить о какой-либо целостной картине этого явления и неопровержимых эмпирических результатах относительно его психологической сущности, по-видимому, преждевременно. Тем не менее, накопленный теоретический и эмпирический опыт исследования данной проблемы позволяет выделить и охарактеризовать ряд основных вопросов современного психологического изучения данного феномена.

Цель статьи - теоретический анализ ведущих подходов и тенденций исследования проблемы справедливости в зарубежной социальной психологии. Задачами работы являются: анализ содержательного определения, социально-психологической специфики данной категории и ее видов; обсуждение базовых положений теории эквивалентной справедливости Дж. Адамса и исследований, развивающихся на ее основе; анализ проблем многомерности мотивации феномена справедливости и некоторых тенденций его исследования в кросскультурной перспективе.

Прежде всего, остановимся на содержании категории справедливости и ее использовании в научно-исследовательской практике. Так, в этике справедливость трактуется как понятие, характеризующее моральное сознание, выражающее соотношение нравственных ценностей как конкретное распределение благ между индивидами; должный порядок человеческого общежития. Справедливость рассматривается также в связи с правовым и социально-политическим сознанием, при этом определяются соотношения между ролью отдельных людей и социальных групп в жизни общества и их положением; между деянием и воздаянием; между достоинством, способностями и социальными вкладами субъекта и его вознаграждением; между правами и обязанностями. Кроме того, при всей полноте и конкретности формализованного знания (представлений) о справедливости, в ней сохраняется эмоционально-оценочный компонент, который находит свое выражение в чувстве справедливости. С точки зрения социальной психологии, справедливость традиционно понимается как психологическое состояние переживания субъектом соответствия вкладов и вознаграждений, имеющее регуляторную силу во взаимоотношениях людей. Это состояние непосредственно связано с социальной идентификацией субъекта, его Я-концепцией.

Начало систематических социально-психологических исследований справедливости относится к концу 60-х - началу 70-х годов прошлого века и связано с появлением в социальной психологии теорий эквивалентного обмена (см., например, [30, 59] и др.). Интерес социальных психологов к изучению проблемы во многом определялся социологическими работами по социальной справедливости Дж. Роулса [54], У. Франкены [25], Р. Нойзика [52] и др. Ж. Пиаже и Л. Колберг использовали в своих исследованиях морального развития ребенка версию справедливости Платона как добродетели и достоинства. Идеи аристотелевской теории этики о дистрибутивной справедливости составили ядро теории эквивалентной справедливости.

КЛАССИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭКВИВАЛЕНТНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ И ЕЕ ОЦЕНКА

Справедливость как социально-психологический феномен стала предметом изучения после появления "теории эквивалентной справедливости" ("equity theory"), предложенной Дж. Адамсом [14]. Эта теория объединила представления из различных областей социально-психологического знания, включая концепции относительной депривации, социального обмена и когнитивного диссонанса. Несмотря на ее критику, по признанию многих зарубежных специалистов (см., например, [17, 24]) эта теория до середины 90-х годов прошлого века оставалась одной из тех социально-психологических моделей справедливости, на которую опиралась эмпирическая исследовательская практика.

В основном постулате теории делается акцент на субъективно осознаваемом равенстве затрат/вознаграждений взаимодействующих субъектов. При соответствии (эквивалентности) вкладов/затрат и вознаграждений взаимодействующих субъектов результаты взаимодействия воспринимаются и оцениваются как справедливые. Несоответствие между затратами и вознаграждениями воспринимается и переживается как несправедливость. Состояние переживания несправедливости ведет к росту напряженности и конфликтам. Справедливость может восстанавливаться вновь путем изменения вкладов субъектов, разрыва взаимоотношений и/или изменения восприятия отношений одним или несколькими субъектами. Этот механизм регуляции может функционировать на индивидуальном, групповом и межгрупповом уровнях.

Эмпирическая проверка теории эквивалентной справедливости, несмотря на усилия ее сторонников по разработке формальных положений для придания ей более интегрированной формы, до сих пор остается противоречивой [26]. Существуют два основных направления критики теории.

Во-первых, подвергается критике универсальность и достаточность принципа эквивалентности [21, 33]. Утверждается, что принцип эквивалентного обмена и распределения - это только одна из возможных норм справедливости, которая должна применяться в некоторых ситуациях и при определенных обстоятельствах. Был выделен и эмпирически проверен ряд других принципов справедливости. Среди них принцип жесткого равенства распределения и принцип удовлетворения актуальных потребностей, которые независимы от принципа эквивалентности и не могут быть включены в него как частные [21, 33, 34]. Другими словами, теория эквивалентной справедливости не способна адекватно объяснить все формы поведения, которые проявляются в рамках категории справедливости. Это означает, что в разных социальных ситуациях у представителей разных социальных групп на первое место в оценке справедливости выходят различные критерии ее оценки.

Вторым направлением критики этой теории является концентрация ее внимания только на проблеме распределения [23]. Принцип эквивалентности подразумевает вполне определенные предписания в отношении конечного распределения в результате обмена. Но он не регламентирует процедуры, устанавливаемые для принятия решений о распределении "прибыли". То есть, ограниченность классической теории и многих других близко связанных с ней моделей состоит в том, что они применяются только к одному кругу вопросов, касающихся так называемой дистрибутивной справедливости. Другие проблемы справедливости включают вопросы о процессах и нормах, регулирующих принятие решений о распределении. Они относятся к проблематике процедурной справедливости [46].

Существует также критика иного типа, согласно которой акцент делается не на ограниченности теории, а на неадекватности самих ее предпосылок. Предполагается, что у взаимодействующих субъектов могут существовать иные мотивы, вызывающие чувство справедливости/несправедливости от получаемых вознаграждений, отличные от мотива справедливости (см., например, [53, 55]).

Поскольку почти все события в отношениях людей тем или иным образом связаны с распределением, то сторонники теории эквивалентной справедливости приходят к заключению, что проблема справедливого распределения играет главную роль во всех без исключения сферах взаимоотношений. Подобное утверждение ошибочно в своей основе, так как основано на рассмотрении стремления к справедливости в качестве единственной мотивационной силы в социальных взаимодействиях людей. Это положение не является исключительным и достаточным даже тогда, когда дело явно касается вопроса распределения ресурсов. Современная точка зрения состоит в следующем: хотя проблема справедливости и является важной при рассмотрении вопросов распределения, она не выступает единственной детерминирующей силой в ходе принятия решений. Значимость справедливости распределения в сравнении с другими мотивами может меняться в зависимости от личностных и ситуационных характеристик взаимодействия [55].

Кроме того, сторонники теории эквивалентной справедливости стоят на позиции эгоистического интереса участников взаимодействия, якобы играющего главную роль при оценке справедливости процессов распределения [24]. Данное положение также было подвергнуто критике и стимулировало многочисленные исследования, учитывающие альтернативные параметры оценки.

Появился другой подход к исследованию проблемы, состоящий в изучении групповой ориентации при принятии решений о справедливости распределений: консенсус относительно справедливости конкретной ситуации зависит от того, что считается благоприятным и полезным для группы, социальной системы в целом. При этом стабильность взаимоотношений и коллективные цели являются приоритетными [21, 33, 34, 47]. Переход к групповому или социальному уровню позволяет выделить дополнительные аспекты. Во-первых, на уровне малых групп существуют эмоциональные связи между участниками взаимодействия, которые необходимо учитывать при детерминации выбора принципов справедливости. Так, выбор принципа равенства распределения в группе может детерминироваться коллективной ориентацией членов группы: на общие цели, солидарность и поддержку положительных отношений и т.д. Во-вторых, на социальном уровне, где эмоциональные связи невозможны, выделяются дополнительные принципы дистрибутивной справедливости - уровневый и ранговый. Первый означает наличие предельного уровня распределения, выше которого никто не может получить какое-либо благо; второй предполагает, что разрыв между имущими и неимущими группами не может быть чрезмерно большим. В этой связи вводится понятие межгрупповой справедливости [21,47].

И, наконец, отметим еще одну тенденцию исследований: при анализе выбора критериев справедливости следует учитывать перспективу онтогенетического развития индивида, его социализации и социально-культурные детерминанты [50]. Основная идея заключается в том, что критерии представлений индивида о справедливости - результат его когнитивного развития и следствие "накопления" жизненного опыта. Складывающаяся в результате развития индивида картина мира в большой степени будет определять его восприятия и оценки текущих ситуаций взаимодействия как справедливых.

Проведенный анализ позволяет сделать некоторые обобщения. Во-первых, положения дистрибутивной теории справедливости и существующие тенденции ее "улучшения" показывают неадекватность и ограниченность подходов, используемых для объяснения формирования представлений о справедливости. Во-вторых, при исследовании феномена справедливости необходимо учитывать социально-культурный контекст, в рамках которого происходит становление представлений о справедливости. В-третьих, современные тенденции исследований однозначно свидетельствуют о многомерности принципов справедливости и моральных суждений индивидов и групповых образований.

МНОГОМЕРНОСТЬ МОТИВАЦИИ ФЕНОМЕНА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Проблема справедливости возникает в связи содержательным пониманием мотива справедливости: что побуждает человека вести себя справедливо при взаимодействии с другими людьми? Что может включать в себя понятие "мотив справедливости"? Какие тенденции прослеживаются в понимании специалистами мотива справедливости? Как это отражается в исследовательской практике? Традиционно под мотивом справедливости понимается стремление индивида при взаимодействиях с другими людьми вести себя правдиво и честно [55]. Проблема заключается в том, что во-первых, люди вкладывают разный смысл в понимание того, что значит "вести себя честно и справедливо", а во-вторых, любая социальная ситуация взаимодействия, в том числе и экспериментальная, неизбежно вовлекает множество побудительных причин поведения людей, среди которых стремление к справедливости - только одна из них. Однако описания типичных экспериментов редко содержат даже упоминание о других мотивах, кроме стремления к справедливости, даже если испытуемые в этих экспериментах могут иметь и другие побуждения (стремление быть щедрым, великодушным, страх наказания, мотив полезности, отстаивание своего статуса и т.д.).

В массиве экспериментальных исследований проблемы есть работы, в которых ставилась задача выявления других мотивов испытуемых, влияющих на их решения вести себя справедливо. Одним из первых Дж. Адаме показал, что если условия экспериментальной ситуации сильно затрагивают самооценку испытуемого, то он, прежде всего, стремится спасти свой Я-образ [15]. Хотя мотив поддержания самооценки и связан с мотивом справедливого распределения, тем не менее, это - различные побуждения. И проблема многих экспериментов с дистрибутивной справедливостью кроется в изначальном, не вполне оправданном предположении исследователей: вывод о проявлении мотива справедливости основывается на демонстрации испытуемыми конечного справедливого распределения. Поэтому получаемые данные, безосновательно объединяемые под рубрикой "справедливого обмена и распределения", в действительности включают три типа явлений, связанных со справедливостью: справедливость распределения, процедурная справедливость и мотив справедливости как таковой [55].

Один из возможных приемов исследования мотива справедливости - это варьирование его относительной интенсивности (силы) в конкретной экспериментальной ситуации. Для реализации этого подхода исследователи пытались использовать идеи о внутрипсихических детерминантах справедливого поведения: субъективные представления личности о справедливости [63]; "личностную картину мира", располагающуюся на континууме от "справедливого" до "несправедливого мира" [16]; концепцию справедливости как овладение индивидом социальным контролем (как и для чего человек использует справедливое/несправедливое поведение в повседневной жизни) [56].

В других работах исследователи исходили из учета специфики межличностных отношений (например, [27]). Было показано, что испытуемые при решении вопроса распределения больше тяготеют к принципу равенства, чем пропорциональности, когда они воспринимают себя похожими друг на друга или когда они нравятся друг другу (в сравнении со случаями индифферентного отношения друг к другу). Кроме того, было выявлено: чем больше партнеры воспринимают друг друга как личность, а не как формального носителя роли, тем в большей степени на первое место выдвигается принцип равенства, а не эквивалентности при решении вопроса справедливого распределения.

Так, если в эксперименте субъективное побуждение поведения не является стремлением к справедливости, а больше определяется, как отмечалось выше, иными мотивами (потребностью в защите своего Я-образа, в стремлении избежать наказания, поддержания своего социального статуса, и т.д.), то результаты эксперимента не будут информативны в отношении проявления мотива справедливости в узком смысле этого слова.

Неудовлетворительное состояние изучения проблемы мотивации справедливости, ее многомерности привело ряд исследователей к поиску иных, более системных подходов. Примером служит работа американского психолога Г. Рейса [55]. Его подход основан на ряде положений: 1) признание проблемы мотивации справедливости многомерной; 2) признание того, что в большинстве исследований остается неопределенным сам концепт справедливости (содержание, вкладываемое в него и обычными людьми, и самими исследователями)1; 3) утверждение, что ответы на вопросы: "Что такое справедливость?" и "Каковы мотивы справедливого поведения?" нужно искать не в формальном определении справедливости, а в исследовании того, как люди используют термин "справедливость" и каковы критерии его оценки в повседневной, обыденной жизни. Тем самым, фактически обозначена проблема выявления основ коллективных, обыденных представлений о справедливости.

В результате многомерного шкалирования и кластерного анализа Г. Рейсом выделены базовые переменные, вокруг которых могут структурироваться многочисленные правила справедливости, применяемые людьми в повседневных взаимодействиях (а психологами - в своих исследованиях). Было получено трехмерное пространство: идеализм-прагматизм (отложенное удовлетворение потребности - немедленное удовлетворение потребности); межличностная ориентация - материально-статусная ориентация (т.е. ориентация, прежде всего, на получение личной выгоды); манипулятивная ориентация (макиавеллизм) -гуманистическая ориентация, в котором вдоль осей распределялись соответствующие правила справедливого поведения.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12